Ливень выдохнулся минут через десять — пятнадцать, и в окно я увидел темный краешек моря и сети. Воздух накатывался в комнату волнами и пахнул водорослями и озоном так, что кружилась голова. За стеной сдержанно квохтали куры и тихо шумела листва.
Пока жена Жозе Анна-Роза хлопотала с обедом, хозяин дома рассказывал:
— После окончания университета в Бейре работы мне не нашлось. Кто станет лечиться у врача-негра? Несколько месяцев я проработал грузчиком в порту, а потом товарищи отца тайком переправили меня в провинцию Тете, в лесной партизанский госпиталь.
Обстановка в комнате была скромной: письменный стол у окна, два плетеных кресла, бамбуковая этажерка с книгами. На голой стене рядом с бронзовым распятием висел автомат.
— В лесном госпитале я неплохо освоил военно-полевую хирургию, но хирургом, как видите, не стал и нежалею об этом. Не для меня хирургия, — признался- он.
Я уже знал, что дом, в котором проживало семейство Сантушов, некогда принадлежал местному виноторговцу, сбежавшему из Бейры с приходом народной власти.
— Я стажировался в Танзании, в Дар-эс-Саламе. Учителями моими оказались врачи-индусы, работающие в Танзании по договору. Когда я вернулся в лесной госпиталь, поговаривали о моей поездке в Россию, в аспирантуру, но, увы... — Жозе развел руками. — Разговоры так и остались разговорами.
Из-за двери донесся стук расставляемой посуды, приглушенное мужское покашливание.
— Отец вернулся с берега, — сказал Жозе, — я уже говорил вам, что он у меня рыбачит, несмотря на весьма почтенный возраст.
— Сколько же ему лет? '
— Уже почти семьдесят. — Жозе поднялся с кресла, прошелся по комнате, коснулся ладонью корешков книг на этажерке. — Отец получает неплохую пенсию, как ветеран ФРЕЛИМО, продовольственный паек, но о покое и слышать не хочет. Говорит, работа в море укрепляет его здоровье и придает смысл жизни. Так уж случилось, что отец — главный добытчик в семье. Нас кормит море. — Жозе улыбнулся, присел на подоконник.
Доктору Сантушу было лет тридцать пять — тридцать семь. В его густых волосах, похожих на чабанскую папаху, заметно пробивалась седина, напоминающая серебряные блестки инея. В Африке люди стареют рано и в сорок лет считают, что жизнь подошла к черте. Немногие доживают до пятидесяти. Семидесятилетних я не встречал ни разу.
В солнечном луче, упирающимся в распятие, лениво кружили пылинки.
— Работать в море безопаснее, чем на земле. В море бандиты не суются, и его нельзя сжечь, как посевы на крестьянских делянках. Море вечно и никому неподвластно.
Мне хотелось порасспросить его об автомате, висящем на стене. Наверное, у автомата была своя история, связанная с самим Жозе, либо с его отцом. Это была одна из ранних модификаций автомата Калашникова, давно снятая с вооружения в нашей стране.
Жозе глянул в окно, затянутое стремительной сеткой дождя, и, медленно, подбирая слова, процитировал знакомую мне фразу:
— «Счастлив тот, кто вступил в союз с морем, ибо море — поле надежды, где человек жнет, не сея». Хорошо сказано, не правда ли?
Я кивнул:
— Кстати, мой средний брат — военный моряк. Командир бронекатера в Мапуту. Единственный профессиональный солдат в нашей семье.
— И автомат, очевидно, принадлежит ему? — спросил я, указывая глазами на стену.
— Почему вы так думаете? — удивился Жозе.
— Не знаю, но мне кажется, что оружие может принадлежать только военному человеку. Так было всегда.
— Вы хотите сказать, что автомату не место в доме врача?
— Я ничего не хочу сказать. Я только констатирую факт, и не ищите, пожалуйста, скрытого смысла в моих словах.
Дождь звенел в водостоках, барабанил по стеклу.
Жозе поднялся с кресла, шагнул к стене, снял с гвоздя автомат, стряхнул ладонью невидимые пылинки с его вороненого ствола, осторожно щелкнул предохранителем.
— Не знаю, кому он принадлежал раньше, — проговорил он негромко, — но последние четыре года автомат числится за мной, доктором Сантушом. К счастью, пока я стрелял из него только по бумажным мишеням на городском стрельбище. — Жозе прошелся по комнате, мягко ступая по половицам толстыми подошвами своих сандалий.
— Иногда мне, как врачу, приходится выезжать в окрестные деревни, куда не пошлешь врача-иностранца, за безопасность которого несет ответственность правительство. Автомат — средство самообороны в таких поездках. — Он поставил автомат на предохранитель и водворил его на стену.
— Мне это понятно, но почему автомат хранится у вас дома, а не в оружейном складе?
Жозе выдвинул ящик письменного стола, достал пачку сигарет, распечатал ее и протянул мне.
— А потому, доктору, что вызвать могут меня в любую минуту. В поездках я и детский врач, и хирург, и инфекционист, и эпидемиолог, и даже бабка повивальная. Одним словом, врач самого широкого профиля.
В дверь заглянула Анна-Роза и, улыбнувшись мне, что-то сказала мужу. Жозе кивнул и, шутливо поклонившись мне, торжественно произнес:
— Обед подан!
...Года через два, уже в Ленинграде, совсем случайно, узнал я от нашего лоцмана, вернувшегося из Мозамбика, что Жозе был тяжело ранен в перестрелке с бандитами и умер в машине всего в десяти верстах от Бейры.
В ту злополучную ночь доктор Сантуш торопился к ребенку, погибающему от дифтерии...