Зябкой пасмурной ранью 29 мая 1609 года океанский ветер выдул эскадру адмирала Сомерса из гавани Плимута. Взъерошилась черная вода бухты, взметнулось к небу отсыревшее эхо. Под скрип кабестанов, под крики чаек и моряков вымокшие в пресных дождях корабли, скупые на паруса, выползали на внешний рейд. Черный от непогоды галеон с высокой кормой, допотопные каравеллы, перегруженные караки одинаково кренили мачты к воде и, как толстые бабы юбками, одевались тяжелыми непросохшими гротами, косыми платками бизаней. Щелкая, растекались по стеньгам выцветшие ленты вымпелов.
Порывистый перелетный ветер всю ночь, срывая пену, мчался по гребням волн с синих ледяных гор Норда наискосок, через черный фосфоресцирующий океан. Его дыхание молодо пахло льдами и альбатросами. Он был юнгой среди ветров, простым гонцом, предвестником штормов, герольдом бурь.
Рванув паруса, ветер взвился к небу. Он то ворошил набухшие тучи, то бил крылом воду и землю. Небо и вода ожили, задышали тревожным, раскачивающим их пришельцем. А земля спала, мертво молчал город.
Там, внизу, над мрачными камнями фортов, над мглой узких улиц скупо занималось промозглое британское утро. Не дымили каминные трубы, не гудели над черепичными крышами оглохшие колокола. Над бухтой из черных бойниц целились в горизонт онемевшие пушки, заряженные туманом. Смутен и тих был берег. Никто не провожал корабли.
Земля спала. Спал каменный город, не ведая в забвении сна, что отрываются от него и уходят за край бытия плавучие дома-корабли с уносимыми ветром душами человечьими, вчера — грешными, завтра — святыми.
Адмирал Сомерс угрюмо шагал по скользким после ночного дождя доскам юта, тяжело попирая палубу по-мужицки вывернутыми ногами. В грубых стоптанных туфлях чавкала вода. На дорогих, купленных для приема у королевы белых чулках расплывались грязные брызги. Толстый ворот непарадного темно-синего сюртука подпирал небритые с утра щеки. Свирепая черно-пегая такса, брезгливо переставляя кривые лапы, ковыляла вслед за хозяином по мокрой палубе.
Презрительно морщась, Сомерс оглядывал неуклюжие суда своей эскадры, медленно выходившие в кильватер флагману. Своим неморским, торгашеским видом они оскорбляли пятидесятипушечный красавец галеон «Си Венчер». Увы, и боевой галеон не радовал глаз адмирала. На недраенной палубе стояли клети с гусями, курами, свиньями. Вдоль бортов на узлах, баулах ютились переселенцы — изгнанники Англии, ее позор и боль, живой товар на вывоз. Из открытого трюма, приводя адмирала в бешенство, исходило мычание скота, хриплое ржанье, тяжкий навозный дух.
Сомерс скрипел зубами, искал, на ком сорвать злобу. Умная тварь — такса, скаля клыки, держалась поодаль. Молодой тонкошеий рулевой, с песочными бакенбардами, вздрагивал от его шагов и скорее, чем надо, вертел скрипучее колесо штурвала. «Ио-хо-хо!» — орала внизу непро-трезвевшая с вечера матросня, вытягивая концы шкотов, медленно вздергивая к серому небу полотнища парусов.
Сэр Джордж Сомерс — мужлан и вчерашний пират — получил от Елизаветы II рыцарский титул, был окрещен мечом и удостоен аудиенцией королевы — дебелой матроны с тонкими губами и мужским носом. Вслед за Френсисом Дрейком Сомерс стал вторым «моим дорогим пиратом» Ее Величества.
Корсар, благословенный королевой, в недавнем прошлом безжалостный флибустьер и контрабандист, дерзкий мореход... Именно такой человек был нужен для далекой и небезопасной экспедиции. Виргинская компания и не мечтала найти лучшего адмирала для своих кораблей.
Там, за океаном, лежала Виргиния — далекая колония, зацепившаяся за край огромного девственного материка. Джеймстаун, первое поселение англичан в Новом Свете, голодал, занимался пожарами, вымирал от неизвестных болезней,а пуще всего — от набегов туземцев, не ведающих блага цивилизации, — на злых лошадках, с пылью, воплями, со стрелами и томагавками... Дьявольский, некрещеный материк, мало кто добром отправлялся туда из честной старой Британии.
В порту, прямо у пирса, стояли табором будущие колонисты. С надеждой и страхом ждали отплытия разоренные суверенами земледельцы, клейменые воры, бродяги, падшие женщины, осужденные на поселение. Близился день отплытия, последний их день...
С утра пришел дождь, а в полдень гвардейцы в красных мундирах и медвежьих шапках пригнали последнюю партию переселенцев — еще бедственнее, еще чернее лицами. На скрипящий, затоптанный трап их загоняли вперемешку со свиньями, подгоняя тех и других палашами...
Вечерело. Трап не убирали, ждали высоких гостей.
И вот послышался топот, показались всадники. Впереди на белой арабской кобыле мимо стойл, курятников и вонючих конюшен проскакал благородный лорд де Лавар, новый губернатор Виргинии,— королевской милостью. За ним с криками, со ржаньем коней пронеслась свита, брызгая бурой дорожной грязью на отпрянувших переселенцев. Позади всех, на отшибе, на муле с обрезанным хвостом неуклюже трясся секретарь губернатора Уильям Стрэ-чи — тощий, нескладный, с худыми икрами в плохо натянутых черных чулках и в жидком парике, прикрывающем рано облысевшее темя. Поверх парика подпрыгивала нелепая черная шляпа, которую он ловил, судорожно отрывая руку от луки седла.
Несмотря на жалкий и растерзанный вид, молодое, морщинистое от худобы лицо Стрэчи счастливо улыбалось. Ему виделись белоснежные паруса, штормы и бури, далекие страны... Будет что рассказать тезке и другу, бедствующему актеру и стихотворцу Вильяму Шекспиру из Стратфорда!.. Ибо, действительно, этот мало кому известный сочинитель дарил дружбой мало кем оцененного секретаря.
Лорд де Лавар подскакал к борту адмиральского галеона, осадил кобылу у грязного трапа и, задирая , хвост длинной шпаги, щегольски спрыгнул с седла. Как и положено джентльмену, он был холост, разорен, честолюбив, любил лошадей и презирал женщин. Благодаря своему губернаторству он рассчитывал выгодно жениться, угомонить кредиторов, сделать карьеру и сохранить свои чувства к лошадям и женщинам. И то, и другое обходилось одинаково дорого.
Он взошел на корабль, шагнул на палубу и лицом к лицу столкнулся с высоким, плохо выбритым моряком в потертой треуголке, темно-синем сюртуке с выпирающими, по-плебейски широкими плечами и толстыми икрами в испачканных чулках.
— В чем дело? — низким, хриплым голосом остановил его моряк.
— Прочь с дороги! — гневно поднял брови де Лавар. — Я губернатор Виргинии, лорд де Лавар!
Они столкнулись грудь с грудью, и стройный лорд, не удержавшись, отлетел к дубовой переборке. Вспыхнув и сжав в ярости кулаки, он рванулся к этому моряку-мужлану, не стоящему даже удара шпагой. Моряк молча в упор смотрел на него.
— Это адмирал Сомерс, ваша милость... — испуганно прошептал за спиной секретарь Стрэчи.
— Вашу шляпу, сэр! — сквозь зубы, окинув лорда холодным взглядом, выдавил адмирал.
— Я снимаю ее только перед королевой!
Лорд сделал шаг назад и положил руку на эфес дорогой шпаги. Сомерс не шевельнулся. У него было грубое, кованое лицо. На щеках, вокруг топорных усов и бороды проступила бурая, как окалина, щетина. Под холодными глазами, синими льдинками застывшими в глазницах, лежали темные круги, лохматые брови свисали со лба. Они стояли друг против друга: мужлан-адмирал и милорд по праву рождения.
— Вы на военном корабле, лорд, — властно поднял голову адмирал. — И пока милостью божьей мы не прибудем в Джеймстаун, вы всего лишь мой пассажир и подчиненный. Такой же, как все.
Лорд де Лавар в бешенстве оглянулся по сторонам. Вокруг толпились моряки в одинаковых синих жакетах из толстого сукна, с такими же грубыми лицами, как у адмирала.
— Синие жакеты... — процедил де Лавар презрительную кличку моряков. А его свита осталась внизу... Губернатор сдавил в комок побелевшие губы и заставил себя отпустить эфес. Он сдернул с головы свою шляпу и, зло прочертив в воздухе «зет», опустил ее к ноге, касаясь дорогими перьями забрызганного грязью ботфорта.
Погрузка закончилась поздно ночью. А в сонную утреннюю рань де Лавара разбудил пронзительный свист боцманской дудки, топот десятков ног по гулкому внутреннему трапу, хриплый крик сволочного адмирала:
— Ол хэндс ап! (Все наверх!)
Лорд оделся и вышел на шкафут. Палуба под ногами медленно поднималась и опускалась. Над Плимутом тлела заря. У де Лавара над головой копошились матросы на реях. Под их руками с шумом распускались и вздувались ветром порыжевшие, сырые от недавнего дождя паруса. Холодный ветер, налетавший порывами с норд-оста, проникал лорду до самого сердца. Смутная тревога не отпускала душу. Впереди за бушпритом вздымалось и опадало море, ослепленное штормом, разверстое, как могила.
Перегруженные суда флотилии одно за другим одевались парусами, ловили гротами и марселями свежий норд-ост и, одинаково кренясь на левый борт, вытягивались в караван. Это ветрило Истории медленно и нехотя, словно скорбя об их судьбе, выдувало из гавани избранные ею корабли.
Флагманом, разрезая форштевнем короткую рейдовую волну, шел трехсоттонный, пятидесятипушечный «Си Венчер» с вымпелом адмирала Сомерса на грот-стеньге. Гулко хлопали паруса, черпая тугой воздух. На гафеле бизань-мачты щелкал запутанный ветром красно-синий флаг, британский «Юнион Джек» с крестами Святого Эндрью и Святого Джорджа.
В открытые порты выкатились тусклые жерла бомбард. С двух бортов грохнул оглушительный залп прощального салюта, разрывая тишину рейда. Прощай, Англия! Боже, храни королеву...
Медленно тянулись дни, недели. Фортуна отвернулась от британцев. Противные ветры измучили матросов. Охрипли от ругани вахтенные офицеры. Неуютный, холодный океан, как погреб, дышал сыростью. На горизонте неотступно маячили испанские фрегаты и быстрые дозорные шлюпы с косыми парусами.
Войны не было. Но призрачный мир царил только на землях разоренной, обнищавшей Европы. А на морях гремели залпы пушек, стучали абордажные крючья. Короли поощряли каперство и корсарство, награждали пиратов и входили с ними в долю.
Часами не уходил с юта Сомерс. Сумасбродный бродяга-ветер кружил вокруг, то вздувая паруса, то бросая в лицо шквалы, дожди или туманы. Адмирал терпел — непогода берегла от испанцев. Растянувшись до горизонта, флотилия перегруженных тихоходов медленно спускалась к югу. «Си Венчер» тревожно резал воду в голове каравана.
Лорд де Лавар исхудал и пожелтел. Тяжелую дань морской болезнью платил он океану.
Матросы и офицеры имели вид бродяг и каторжников. Сам адмирал был груб, небрит и часто нетрезв. Морская болезнь, как мор, валила переселенцев.
Дни шли, и с каждым полднем все выше поднималось солнце, синела вода, потеплевший ветер порывами Наполнял отбеленные солью холсты парусов. Суда держали курс на юг, к доброму, надежному пассату.
В душный зной над горизонтом вставали миражи: плыли опрокинутые корабли, маячили вершины зеленых гор — наваждение дьявола. У тропика Рака упал, затих ветер. Пришло несчастье. В мертвом штиле стояли, не шевелясь, корабли эскадры.
Шли в безветрии дни. Мельчала вода в дубовых бочках. Нечем стало поить лошадей. Их резали, чтобы сберечь воду людям.
— Лошадиные широты, — качали головами старые моряки.
От жары быстро портилась конина. Конские туши бросали за борт, л Худые приметы являлись одна за другой. Вокруг галеона кружили плавники акул.
Поутру адмирал Сомерс проснулся поздно. Сунул голову в иллюминатор — ни ветра, ни облачка. С вечера ломило голову, ныла лопатка, пробитая испанской шпагой. Полуодетый, он нехотя вышел на палубу. На горизонте стояли солнечные столбы, мертво лежала вода. Он нагнулся к фальшборту сплюнуть вчерашнюю горечь — и замер. Фиолетовая вода за бортом цвела красными пятнами...
— Море смерти, Саргассо... — бледнея, прошептал адмирал.— Оно затягивает корабли, опутывает красными водорослями, сводит с ума моряков. Проклятое место, кладбище кораблей...
Неведомые течения отнесли корабли эскадры к Саргассову морю — средоточию страшных легенд и суеверий, ужасу парусного флота. Сомерс вытер ладонью взмокший лоб, хмурым взглядом окинул свою пеструю команду: обозленных, вышедших из повиновения матросов, уголовников и бродяг — отбросы Старого Света, несчастных, измученных женщин. Мало кто двигался или сидел, почти все ничком лежали на палубе, прячась от немилосердного солнца в узкой тени парусов. Это был опасный груз, как порох, готовый вспыхнуть от малейшей искры. Испуг, чьи-то крики, паника — взрыв страха, подобный взрыву порохового погреба. Несгибаемый адмирал бессильно закрыл глаза, он был близок к отчаянию, быть может, впервые за всю свою жизнь. Страшно подумать, что произойдет сейчас...
— Нет! Этого не будет! — взревел вдруг в ярости адмирал. Хриплым криком Сомерс поднял на ноги сонную вахту:
— Боцман! Свистать всех наверх! Спустить все шлюпки! Все на весла, все! Матросы, колонисты, офицеры, чиновники! Завести концы с бака на шлюпки! Поднять сигнал для всех кораблей эскадры!
Засвистала боцманская дудка, застучали каблуки. Загремела над палубами брань протрезвевших офицеров...
На шум из каюты вышел лорд де Лавар. Морская болезнь отпустила его, и он стал возвращаться к жизни. Его лицо покрыл золотистый загар. На нем был тонкий сюртук лилового бархата, правда, несколько выцветший на солнце, камзол белого шелка, белые перчатки, черные бриджи и белые чулки до колен. Вместо шпаги он держал в руке трость с серебряным набалдашником.
— Что здесь происходит? — усмехнулся он, глядя на взъерошенного, заросшего адмирала с перекошенным лицом. — Вы покидаете судно... сэр?
— Да! Покидаю! Вместе с вами... — по-кабаньи повернулся к нему взбешенный Сомерс. — Почему вы здесь стоите? Я приказал: аврал! Всем за весла! Почему вы не в шлюпке?
Де Лавар удивленно посмотрел на море. По всей флотилии, сколько хватало глаз, мерно выгибались весла на шлюпках, натягивались и ослабевали канаты, силясь сдвинуть с места тяжелые, обросшие водорослями и ракушками суда. Хрипло и тяжело дышали колонисты и матросы, вытягивая тяжелые весла из месива водорослей. Облитые потом, выгибались голые спины.
— Почему я не в шлюпке? — удивленно повторил лорд. — Вы забываетесь, адмирал. Я губернатор Виргинии, а не невольник с галеры.
— Молчать! — зарычал Сомерс. Наконец-то он нашел выход своему гневу. — Марш в шлюпку! Или я повешу вас как бунтовщика на ноке реи! Вы скорее станете губернатором покойников Саргассова моря! Боцман, пеньковую веревку на рею!
Лорд, не мигая, смотрел в обезумевшие глаза адмирала. Потом
взглянул на воду, на измученных гребцов в шлюпках.
— Хорошо, — тихо сказал он, — я сделаю это. Но не для вас, а для этих несчастных. А с вами мы сочтемся на берегу. Вот вам моя перчатка — мой вызов... сэр.
Дюйм за дюймом поддавался тяжелый галеон, редели водоросли за бортами шлюпок, устало клонилось к закату багровое солнце.
По приказу Сомерса на борт вернулись канониры. Они отдраили порты, выкатили позеленевшие пушки. Залп за залпом заревели медные жерла. Разбудить уснувший ветер, разогнать черный страх перед богом проклятым морем. Свесившись с вант, надувая красные от натуги щеки, свистели в пальцы матросы: проснитесь, Эвр, Борей, Зефир и Нот! Проснись, владыка ветров Эол!..
Грохот пушек и кощунственный на море свист пробудили океан. И ветер пришел. К вечеру из-за горизонта потянулись растопыренные пятерней перистые облака. Солнце, как в преисподнюю, садилось в огромную багрово-красную тучу. Воздух, душный и влажный, был насыщен неведомым еще электричеством.
Стемнело, и под форштевнем светляками загорелась вода. Стрэчи стоял на баке у бушприта и, согнувшись, смотрел вниз сквозь натянутую до утлегаря сеть. Бегущая вода кружила голову, тяжелая духота сдавливала худую грудь затосковавшего секретаря. Непонятным смятением билось его сердце. Чудилось — грядет неведомое людям Откровение океана, великая тайна его. Чем заплатят за нее смертные? Нет у океана монеты мельче, чем жизнь человеческая...
К ночи над самыми мачтами нависло низкое черное небо.
С зюйда, откуда шла мертвая зыбь, порывами задул ветер. Это шел ураган. Далеко на юге ревел страшный бог карибов по имени Хураган, ослепленный мраком одноглазый циклоп. И узреть его око — глаз бури — недозволено смертному.
— Оувер ол!— хрипло кричал с юта адмирал, загоняя матросов на ванты и реи командой, из которой позже родился наш «аврал». Стонали, как живые, доски обшивки и шпангоуты, скрипели мачты над головой, с треском расправлялись и хлопали штормовые паруса. Над палубами уже нешуточно ревел ветер, летели срезанные шквалом снежные шапки волн. Тяжело горбился ослепленный мраком океан. Рулевой на юте с меловым пятном вместо лица судорожно перебирал спицы рвущегося из рук штурвала.
Ветер быстро набирал силу. Он уже дул не порывами, а летел плотно и тяжело, заваливая к воде почти голые мачты, не давая выпрямиться грозно накренившемуся галеону. С треском сорвался кливер и улетел в ночь, белым платком мелькнув во мраке. Выгнулся дугой зарифленный грот, едва удерживая судно под ветром. Шторм не стихая бушевал вокруг, унося в своем чреве беззащитный парусник...
Прошло два дня и три ночи. С резного стола в адмиральской каюте жесткими пергаментными углами свешивалась карта. Над ней, держась руками за стол, горбился адмирал, хмуро вглядывался в пергамент.
«Третьи сутки не видно ни солнца, ни звезд на небе... Третьи сутки не устоять с астролябией на юте. Где мы сейчас?..»
У края карты темнело обведенное пунктиром пятно — россыпь островов Хуана де Бермудеса, — без контура берегов нанесенное картографом. Несчастный испанец, ценой крушения корабля и гибели экипажа открывший эту дьявольскую землю... А вокруг лежал бескрайний океан — на тысячу миль. И Бермудские острова — единственный клочок тверди среди бездны страшной, взбесившейся воды.
В дверь, громыхнув башмаками, шагнул голый по пояс боцман. Его широкие шаровары были мокры выше колен. Адмирал все понял...
— Сэр, — доложил боцман, — в носовом трюме вода...
Это был приговор. С каким-то странным любопытством Сомерс взглянул боцману в глаза. Его никогда не интересовали раньше глаза подчиненных.
— На завтрак рыба, сэр. Прикажете подать?
Джордж Сомерс задумчиво взглянул на расплывчатое пятно, обведенное пунктиром. Вот уже почти сто лет суда всех флагов избегают этот проклятый в былях и легендах архипелаг. И если сносило к его скалам обреченные корабли — неминуемая гибель ждала их. Сам дьявол обитает на Бермудах. Никто еще по своей воле не приближался к этим островам...
Сэр Джордж поднял голову, впился глазами в старого моряка:
— Свистай всех наверх. Курс норд-вест.
Боцман, крестясь, отшатнулся от карты:
— К островам Бермудеса?!
— Никому ни слова. Пусть все становятся к помпам. А завтрак... Завтракать будем на Бермудах... или на том свете. Всех к помпам. Ты понял? И лорда тоже... — усмехнулся Сомерс.
Ударяясь о переборки, Сомерс по крутому трапу поднялся наверх.
— Курс норд-вест! Поставить кливер! — заорал он в ухо вахтенному офицеру. Нос судна, зарываясь в воду, стал тяжело, через силу сдвигаться к норду. И сразу словно ад обрушился на беззащитное судно. Дыбом встали над бортом волны. Раздался треск, свист лопнувшего такелажа. Картечью полетели над палубой разбитые гребни волн. Черное небо разломилось над головами, ослепив мертвым светом, оглушив громом.
Страх расползался по судну: по кубрикам, по вахтам. «Бермуды...» — шептали друг другу моряки, глядя вперед, туда, где над форштевнем, над вымокшей статуей Богородицы взлетели на бак вспененные валы. В трюмах, несмотря на помпы, прибывала вода...
Ранним утром на востоке робко осветились хмурые тучи. А впереди, на весте, еще лежала ночная мгла. Перед сменой продрогший марсовой оторвал занемевшую руку от мокрой стеньги и обреченно замахал сорванным с головы черным платком:
— Земля! Прямо по курсу земля!.. У изломанного волнами горизонта в нерастаявшей мгле белой пеной взрывались буруны на рифовой гряде. За ними серыми тенями поднимались из океана известковые скалы — вестники беды, близкого крушения, неминуемой смерти... Проклятая, бесовская земля, усеянная обломками парусных судов, утонувшими в песке корабельными пушками и якорями, россыпями золотых дублонов, гиней, луидоров. Очарованные острова, омываемые теплыми, обманчивыми водами, пагубны для странствующих в океане. В этих водах без следа пропали пять из шести кораблей эскадры — первая дань адмирала Сомерса.
Начиналось утро нового дня: 28 июля 1609 года. Ураганный ветер нес к Бермудам полузатонувший парусник «Си Венчер». В матросском кубрике под низким подволоком пьяно раскачивался тусклый масляный фонарь. Прижимая к животу пергамент, ничего не замечая вокруг, Стрэ-чи писал строки, которые должны были стать последними в его сочинении.
«Страшная, жестокая буря надвинулась с юго-востока. Она ревела и нарастала порывами, пока не охватила нас и не погасила свет небес. И оные стали черными, подобно аду, и оттого еще более полными ужаса. Буря заглушала наши крики, а гром заглушал бурю. Безмерный океан взбухал выше туч и бился с небом... Знайте, люди: нигде смерть так не черна, как в море».
Записки Стрэчи не дошли до нас. Но этот отрывок сохранился. Страшное видение скромного секретаря — океан, бьющийся с небом, — не погибло в архивах. Оно осталось в памяти человечества. Описание бури, погубившей корабли Сомерса, вдохновило Шекспира на драму «Буря», Чайковского на симфоническую фантазию «Буря»...
Пятидесятипушечный галеон тонул медленно и трудно. Меняясь у помпы, окаменевшие от усталости и отчаяния люди брели к борту, прикладывали к глазам дрожащие ладони и смотрели на запад. Туда, куда их гнал ураган.
То показывалась, то пропадала полоска земли.
— Земля... Там земля, — шептали они. Земля приближалась, нехотя поднималась из вздыбленной, разъяренной воды. На окаймляющих берега известковых скалах с грохотом взрывались волны. Полузатонувший галеон уже не слушался руля.
— Держись! — заорал адмирал, расставляя шире ноги в мокрых ботфортах.
— Фол анда! — подхватили его команду матросы тем криком, из которого века спустя родилась знаменитая русская «полундра».
Бугристый, вспученный вал вздыбил «Си Венчер», тяжело приподнял его и осадил днищем на острые рифы! Затрещала обшивка, захрустели, как на зубах, шпангоуты. А сзади вставал и, смывая людей, накрывал судно океан.
По палубе в беспамятстве метались матросы. У борта, обезумев, бились и кричали женщины. Надрываясь, плакали дети. Никто не слышал и не замечал их. На шкафуте сбилась густая толпа мужчин в морской форме и в колонистском отребье. Под их ногами, треснув, лопнули доски палубы. И сразу, безумея и зверея от страха, колонисты и матросы с бледными, искаженными лицами кинулись к шлюпкам... Позади, на юте, в бессильном отчаянии поднял сжатые кулаки к небу Сомерс.
Взорвавшаяся, как порох, толпа прибоем ударила в надстройку бака, отметая перепуганных женщин, детей, влилась в узкое горлышко крутого трапа и, вдруг запнувшись, качнулась назад. Наступила заминка. Кто-то из офицеров, стоя на верхних ступенях трапа, эфесом шпаги и дулом пистолета сбрасывал вниз рычащих, пьяных от ужаса людей.
— Назад! — пронзительно, перекрывая шторм, закричал он и выстрелил из пистолета поверх голов. — Назад! Женщины и дети — вперед, к шлюпкам!..
Офицер был без парика, и Сомерс не сразу узнал его.
— Де Лавар... — пробормотал адмирал. — Молодчина, лорд... Ты спас меня от кровавого, несмываемого позора, от бунта на борту. Ты победил, милорд. Я принесу свои извинения, если... если ты останешься жив!
Толпа, взбешенная преградой, глухо заревев, снова рванулась к трапу. Сзади, взлетая косматыми волнами на палубу, обезумевших людей подхлестывал океан. На верхних ступенях трапа, пригнувшись, стоял мокрый насквозь де Лавар в белой кружевной рубашке. Его длинная шпага выписывала в воздухе сверкающие восьмерки. Крючковатые багры потянулись к нему снизу, яростно качнулась вперед толпа. Острые крючья впились в белое кружево рубашки, оставляя красные следы...
Оскалив зубы, Сомерс выхватил кривой зазубренный ятаган.
— Дорогу! — дико закричал он, прыгая с высокого юта. На помощь де Лавару сквозь рев и угрозы, расталкивая толпу, пробивался адмирал Сомерс с пиратским клинком в руке. Рухнул матрос с рассеченной головой, и ярость толпы стихла, осела, как пена. Холодная, шипящая вода смыла кровь...
А на баке уже спускали шлюпки, полные женщин и детей, лихо отталкивались от рифов веслами, баграми. Со шкафута, цепляясь за обрывки такелажа, спускались на руках и прыгали в мелкую воду матросы. Размахивая ятаганом, сэр Джордж Сомерс командовал погрузкой в шлюпки людей и припасов. Рядом с ним стоял бледный, измученный качкой лорд де Лавар. Он судорожно , сжимал рукоять шпаги и с ненавистью смотрел назад, на настигающий их океан. Проклятый океан, погубивший его экспедицию. А до далекой Виргинии сейчас, видит бог, еще дальше, чем было перед злосчастным отплытием из Плимута...
Адмирал Сомерс переложил в левую руку ятаган, по-хозяйски оглядел палубу и только после этого повернулся к Лорду.
— Сэр... — проговорил он и почесал затылок от непривычки к таким речам. — Милорд, если бы не вы, не знаю, что бы сейчас «было. Мятеж, смертоубийство, кровь женщин и детей... Одно упущенное мгновенье, и безумцев не остановить. Вы спасли несчастным жизнь, а мне честь... и должность. Вот вам моя рука... если не возражаете, милорд.
— Вот вам моя, адмирал... Перегруженные, низко сидящие шлюпки вошли в небольшую бухту, защищенную полосой рифов. Последние удары весел, сумасшедшее, истеричное «Гип-гип-ура!» колонистов, и передняя шлюпка зашуршала килем по песку. Томас Гейтс, старший офицер и командир шлюпки, первым спрыгнул с носа и по колено в воде бросился к берегу. Увязая в песке, он упал на колени и поднял руки к низкому хмурому небу...
Бухта эта называется сейчас бухтой Гейтса, а остров, на котором высадились моряки, островом Святого Джорджа. Пират Джордж Сомерс, рыцарь и адмирал и посмертно — Святой Джордж.
Мокрые, обессиленные, продрогшие на ветру люди, еще не поверившие в свое спасение, стояли на узкой полосе одного из безымянных островов де Бермудеса. Проглянуло солнце. Шлюпки рейс за рейсом перевозили с умирающего галеона ящики с инструментами, бочки с провиантом, рулоны парусины, клетки с полудохлыми, укачавшимися курами. Из адмиральской шлюпки на берег выпрыгнула судовая псина—кривоногая такса с красными от качки глазами.
Жизнь продолжалась. Жизнь была прекрасна, как в первые дни творения. Казалось, совсем недавно тьма носилась над морем и молнии прорезали мрак. И вот уже под ногами земля с живыми тварями, будто заново, только что сотворенными, полуголыми людьми. Их было сто пятьдесят человек — моряков, колонистов, женщин, детей. И одна собака — капитанская такса. Кличку ее не запомнила История.
Солнце припекало. Мокрые женские юбки и мужские камзолы сохли рядом на кустах неведомых названий. В тихой бухте плескалась вода. Добродушный адмирал, совсем непохожий на утреннего флибустьера, налаживал рыболовную сеть. Вдвоем с суровым боцманом они обшарили бреднем бухту и вытащили столько рыбы, что ее хватило всем на целый день.
Мы открываем сегодня строгие, полные латыни классификации рыб и вдруг встречаем там странные и веселые имена, данные первопоселенцами Бермуд. Каменный окунь, свиная рыба, рыба-ангел, желто-хвостка, рыба-лира и рыба-луна...
Архипелаг был необитаем. Невысокие холмы покрывал стройный кедровый лес.
— Корабль! Мы будем строить корабль! — воскликнул Сомерс.
Судно строили полгода. Валили высокие кедры, распиливали их на доски, гнули шпангоуты, обтесывали мачты. Адмирал Сомерс сам работал с топором. К весне грубо сработанный, но крепкий двухмачтовый шлюп был готов. По чертежам адмирала женщины сшили набор косых парусов. Потом, много позже, это парусное вооружение получит название бермудского...
Судно спустили на воду и дали ему имя — «Надежда». В добрую погоду с экипажем в тридцать пять человек «Надежда» с попутным ветром отплыла к Виргинии просить помощи потерпевшим крушение. На шлюпе отплыл и лорд де Лавар.
Никто более не видел ни этого парусника, ни членов его экипажа. О судьбе первого бермудского судна ничего более не известно. Бермуды не хотели расставаться со своими пленниками. Вокруг райских островов лежал океан. И он брал свою дань — как и сегодня, в наши дни.