Попугайчиков научили обменивать жетончик на еду. Одного попугайчика лишили возможности обмена, закрыв отверстие для еды, но выдали жетончики. А рядом сидит его голодный друг. Что же сделает попугайчик с жетоном? Он отдает жетончик другу, хотя сам за это ничего не получит. И этому его никто не учил. Почему он так сделал? Возможно, он следовал известной попугайской заповеди “Делись с ближними своими – и да будет царствие тебе небесное в полете”?
Вроде нет. Просто такова их природа. Этот эксперимент с попугайчиками, опубликованный в журнале Current Biology, является красивой демонстрацией кооперации и добрых намерений в мире животных. Если попугайчику не нужны законы, социальные институты и религии, чтобы поступать хорошо с ближними, то почему столь многие уверены, что нам обязательно нужна указка? Может, и мы рождаемся с чем-то добрым внутри?
Мораль – стратегия выживания
Мы рассмотрели бескорыстный акт доброты у попугайчиков. Казалось бы, ну и где тот естественный отбор, который якобы поощряет сильнейших? Как говорили в Облачном Атласе: “в один присест сильный слабого съест”. Я знаю людей, которые только потому и отвергают теорию эволюции, что не хотят жить в мире, где сплошная конкуренция и борьба за существование. Но такое представление об эволюции в корне некорректно. И Дарвин ничего подобного не утверждал. Естественный отбор – это про выживание наиболее приспособленных.
Да, иногда эта приспособленность выражается в силе, скорости и жестокости. Но иногда для выживания нужны ум и креативность. Иногда хорошая иммунная система или зрение. А порой – способность к кооперации. Самый простой пример – муравьи. У них буквально все построено на создании социума, где каждый муравей выполняет свою роль и готов умереть за муравейник, ведь именно от выживания социума зависит передача генов.
Да, очень часто жизнь – не игра с нулевой суммой, где обязательно кто-то должен обставить другого, переиграть и уничтожить. Иногда вместе мы сильнее, чем по отдельности. И можно привести множество примеров кооперации.Например, у некоторых обезьян зарегистрирован регулярный обмен пищей между взрослыми особями. Так поступают шимпанзе из Гвинеи. Вообще обезьяны так делают не всегда, но именно в Гвинее они даже научились кооперироваться против людей. В Гвинее, в местах, где сельское хозяйство изменило оригинальный ландшафт, обезьяны нагло похищают посаженные людьми плоды и в подавляющем числе наблюдаемых учеными случаев делятся своей добычей с друзьями и родными. Вернее… прежде всего с подружками, которые могут дать потомство. Ученые полагают, что с расчетом на близость. Хотя близость была далеко не всегда.
Похожий механизм “бартера” используется в некоторых группах шимпанзе, которые занимаются охотой. Мясо часто выступает там как “социальный инструмент” для укрепления союзов и социальных связей. Более того, среди тех же гвинейских шимпанзе были случаи, когда взрослые обезьяны делились едой со своими матерями. Как так? У них ведь нет Библии, где требуют почитать отца и мать. Видимо, сами догадались.
Но если от обезьян еще можно было ожидать такого поведения, то куда удивительнее ученым было встретить его у летучих мышей-вампиров. Они тоже делятся своей едой – буквально отрыгивают выпитую кровь своим друзьям-вампирам. Но не абы кому, а в первую очередь своим родственникам и тем, кто делился с ними ранее.
Короче, раз за разом мы видим, как животные проявляют добрые поступки по отношению к сородичам и даже несородичам. И у этого есть хорошее теоретическое обоснование.
В 1980-х экономист Роберт Аксельрод решил провести турнир по дилемме заключенного среди компьютерных программ. Дилемма заключённого — классическая задача теории игр. Двум напарникам предлагают смягчить наказание, если они донесут друг на друга. Если оба молчат — по полгода каждому. Если один предаст, а другой промолчит — первый свободен, второй получает 10 лет. Если оба предадут — то по 2 года каждому. Другая версия игры предполагает разное вознаграждение участникам в зависимости от того, решили они кооперироваться или нет. Каждый решает делиться некой суммой баллов или нет. Оба поделились - хорошо. Один поделился, другой нет, обманщик получает большее вознаграждения. Но если оба не делятся, то оба в большом пролете. Одного раунда такой игры мало, чтобы понять оптимальную стратегию. Поэтому в исследовании альтруизма устроили турнир: множество программ играют друг с другом по 200 раз.
Для такой вот битвы роботов программисты могли написать любую, хоть самую сложную и заумную программу. Но победила программа предельно простая, придуманная профессором Анатолием Рапопортом. Она умещается всего в пару строчек кода. Вот и весь победоносный алгоритм:
-
На первом ходу всегда сотрудничай.
-
На каждом следующем ходу повторяй то, что сделал твой оппонент на предыдущем ходу.
Стратегия называется “ты мне – я тебе”. Она изначально добра, поэтому легко сотрудничает со всеми, кто готов к сотрудничеству. Но и обижать себя не дает: отвечает на обиды. И все же всегда готова простить. Как – в теории – должно было быть в христианстве. На практике – не всегда.
Может показаться, что победа такой стратегии была случайностью, обусловленной особенностями программ соперников. Поэтому Аксельрод устроил еще одно соревнование, в котором участники уже знали, что борются в том числе со стратегией-победителем “ты - мне, я - тебе”.
Программ стало еще больше, они стали хитрее, но победитель остался тот же. Потом Аксельрод еще менял правила соревнований, но все равно в 5 из 6 турниров победила та же стратегия. На длинной дистанции именно кооперация и принцип “ты - мне, я - тебе” показывает лучшие результаты, а вовсе не “никому не верю, всех обману”.
Дальнейшие исследования все же смогли слегка улучшить стратегию для некоторых ситуаций. Появился чуть более щедрый вариант “ты мне – я тебе”. Там добавилась опция изредка первым прощать соперника – просто так. Это позволяет прервать цепочку мести и снова начать взаимовыгодное сотрудничество с некоторыми альтернативными стратегиями.
Разумеется, некоторым исследователям удавалось подбирать условия, в которых и другие стратегии могут хорошо проявить себя в подобных соревнованиях. Тут, как и в жизни, все относительно: в разных условиях нужны разные стратегии выживания. Но кооперация и правда часто оказывается полезной.
И тогда можно сформулировать вот такие простые заповеди:
-
быть добросовестным, то есть не предавать первым;
-
наказывать за недобросовестность;
-
прощать, то есть пытаться вернуться к сотрудничеству после предательства, если это прагматично и возможно;
-
независтливость, то есть отсутствие стремления обязательно заработать больше оппонента.
Моральное поведение может быть полезной стратегией, закрепленной эволюцией. Тогда, в поисках разгадки причин наших этических представлений, возможно, стоит заглянуть в наш мозг?
Мозг и мораль
Большинство из вас слышали про дилемму вагонетки. Трамвай несется на 5 человек, привязанных к рельсам. Возможности остановиться у него нет, но можно переключить стрелку, чтобы трамвай поехал по другому пути, где к рельсам привязан всего 1 человек. Стоит ли в данной ситуации переводить стрелку? Что сделали бы вы?
Казалось бы, все дело в выборе между спасением одного и спасением множества. И многие считают, что важно спасти побольше людей. Есть даже этическая концепция – утилитаризм – которая оценивает нравственность поступка через его предполагаемую пользу. Выжило больше людей? Это главное. И не важно, что пришлось взять грех на душу.
Вроде рационально. Но так ли хорош утилитаризм в его абсолютной форме? Представьте, что вы хирург. Поступило 5 пациентов. Одному срочно нужно новое сердце, другому – легкое, третьему – печень, четвертому и пятому не помешала бы почка. Иначе они умрут. Но подходящего донора нет. Тут вам попадается пациент с легко операбельным аппендицитом. Который, как выясняется, идеальный донор для тех пятерых. Вы можете, конечно, его спасти, а можете спасти пятерых ценой жизни одного. Утилитаризм? Утилитаризм. Но хотели ли бы мы жить в мире, где врач готов нанести вред пациенту?
Этот пример специально доведен до абсурда, но в реальной жизни тоже возникали вызовы утилитаризму, как и примеры его применения. Например, во время Второй мировой войны у американцев из-за нехватки пенициллина порой вставал вопрос: лечить тяжелые ранения, где лекарства нужно много, а прогноз плохой, или лечить более простые заболевания, в том числе венерические? Во втором случае большее число бойцов быстрее вернутся в строй. И этот конфликт часто решался в пользу лечения легких случаев. Главная идея военного триажа: ограниченные ресурсы направляются туда, где они принесут наибольшую пользу подразделению. А гражданская медицинская сортировка обычно пытается спасти больше жизней. Хотя выбор этот порой очень тяжелый.
Но вернемся к фундаментальной науке. Просто держите факт из нейробиологии: повреждение вентромедиальной префронтальной коры делает людей куда более склонными к принятию утилитарных решений в моральных дилеммах. Исследователи связывают это с тем, что такие повреждения снижают влияние эмоций на рассудок, оставляя холодный расчет.
Это не значит, что, если вы моральный утилитарист, то ваш мозг поврежден. Но повреждение именно этого участка мозга влияет и на решение еще некоторых моральных задач.
Представьте себе ситуацию. Сотрудница наливает своему начальнику кофе.
Сценарий 1: Она положила в кофе сахар.
Сценарий 2: Она думала, что положила туда сахар, но это был не сахар, а страшный яд. Начальник умирает.
Сценарий 3: Она думала, что кладет в кофе яд, но случайно положила сахар. Ошиблась. Начальник жив.
Сценарий 4: Она намеренно положила в кофе яд. Начальник умирает.
В каких ситуациях вы осуждаете сотрудницу, а в каких – нет?
Оказывается, люди с повреждением вентромедиальной префронтальной коры больше смотрят на итог. Умер начальник или нет? Если умер – плохо. Если жив – ок, никто же не пострадал. То есть чаще всего осуждали ситуации 2 и 4.
Обычные люди, без повреждений, смотрели прежде всего на мотив. Хотела отравить? Злодейка! Не получилось? Все равно злодейка! Они чаще осуждали сотрудницу в 3 и 4 случаях. А во втором случае можно даже посочувствовать. Согласитесь, это очень разные стратегии моральных суждений. И они зависят от целостности мозга.
Самое неприятное, что повреждения в префронтальной коре могут возникнуть по совершенно разным причинам. Например, при лобно-височной деменции или инсульте. В еще одном исследовании испытуемые с такими повреждениями оценивали истории, в которых главные герои хотели причинить вред, но не смогли, как более допустимые, чем люди из контрольной группы. Кроме того, пациенты с лобно-височной деменцией еще и более строго осуждали ситуации вреда, нанесенного без злого умысла.
И ирония в том, что в ту же категорию, вместе с людьми с деменцией, попадают дети. Вспомните себя в детстве. Совершали ли вы поступки, которые по морально-этическим соображениям ни за что не совершили бы сейчас? Вот я в детстве однажды обидел безобидного паучка – и до сих пор сожалею о содеянном.
Дело в том, что та самая префронтальная кора завершает свое созревание одной из последних. И где-то в возрасте от 4 до 8 лет происходит переход от учета исключительно последствий поступков до рассуждений о важности мотивов. Поэтому и сценаристам детских мультиков живется легче: почему персонаж плохой? Просто плохой и все. А взрослым подавай развитие, как он к этому пришел. Мрачную личную драму. Чтобы и пожалеть можно было, как в “Джокере” с Хоакином Фениксом.
В этом вопрос дети забавным образом похожи на террористов (настоящих). В одной работе моральные дилеммы решали 66 бывших участников террористической группировки. Оказалось, что их моральные суждения аномально ориентированы на результаты, а мотивы поступков практически не интересуют. Именно то, как террористы решали моральные дилеммы, больше всего отличало их от законопослушных участников контрольной группы.
Повышена слепота к мотивам еще и у садистов. А вот у обычных людей при решении моральных дилемм активизируются области мозга, ответственные за понимание того, что думают другие. Проще говоря, осуществляя моральный выбор, люди все же больше думают о намерениях и последствиях.
Поэтому не удивительно, что в большинстве стран законы и судебные решения принимаются с учетом мотива. Установление мотива является важной задачей для следователей, а его характер может повлиять на тяжесть наказания. Для большинства людей мотивы важны.
Чувство справедливости
А теперь поговорим о справедливости. В мире моральных дилемм есть “игра в ультиматум”. Мне выдали деньги, я их делю и предлагаю вам согласиться на результат этой дележки. Согласитесь – получите столько, сколько решил я. Откажетесь – мы оба не получим ничего.
Понятно, что чем менее равной предложена дележка, тем чаще люди отказываются ее принимать. Да, жертвуя наградой. Но ради великой справедливости. Интересно, что у людей с повреждениями вентромедиальной префронтальной коры подобное чувство справедливости обострено, и они чаще обычного отказывались от несправедливой дележки.
Дети тоже отличились в этой дилемме. Но тут они уже не похожи на людей с повреждениями мозга. Скорее наоборот, до 6 лет они в большинстве своем готовы соглашаться даже на самые несправедливые предложения, лишь бы хоть что-то получить. А вот с возрастом чувство справедливости потихоньку побеждает.
Все это изучает моральная психология. Эта область исследует когнитивные процессы, которые лежат в основе моральных суждений и поведения. Моралью они называют суждения о вреде, преданности, авторитете и справедливости. Благодаря исследованиям моральной психологии мы знаем, что людям в целом свойственно стремление к справедливости. Примерно 76% испытуемых предлагают поделить сумму 50 на 50 в игре “ультиматум”, хотя они и не обязаны. Но, самое интересное, результаты игры зависят в том числе и от культурных особенностей.
Например, в традиционном индонезийском сообществе Ламалера игроки в среднем предлагали даже не 50 на 50, а 58 на 42! В пользу второй стороны, то есть себе оставляли меньше. Такая щедрость шокировала ученых, которые предположили, что это связано с основной деятельностью жителей деревни - охотой на китов, подразумевающей сотрудничество и распределение излишков ресурсов. В таких условиях хорошие социальные отношения куда важнее, чем сиюминутная выгода.
А вот представители народе хадза из Танзании чаще других несправедливо делили сумму, причем получателями такое разделение, конечно же, часто отклонялось.
Что, если люди справедливы только потому, что боятся отказа? И все это – эгоизм? Тут мы приходим к игре в диктатора. В ней после разделения суммы получатель не может ни на что повлиять, его мнение никого не интересует. Сказали тебе 5 рублей, а мне 95, получи 5 рублей и будь благодарен хотя бы за это. Такая безнаказанность провоцирует эгоизм. Среднее предложение в игре в диктатора – 23% от изначальной суммы.
Обидный факт о человечестве, но в целом логичный, если считать, что многие наши моральные стандарты – эволюционная адаптация. Отказываться от безнаказанной халявы не всегда адаптивно. Мораль? Кооперация должна строиться на системе, в которой есть обратная связь и механизм наказания за несправедливые решения. Не следует играть в игру с диктатором, он с вами справедливо не поделится.
Эволюция морали
Говорят, после драки кулаками не машут. После драки… целуются? Однажды приматолог Франс Де Вааль наблюдал за драками шимпанзе. Оказалось, что большинство подравшихся потом собирались вместе и совершали различные тактильные контакты, включающие поцелуи, объятия и т.д. Причем в дни без драк подобное поведение наблюдалось куда реже. Получается, шимпанзе умеют мириться. Выходит, концепция примирения вполне естественно формируется в природе как адаптация для выживания в социуме.
Более того, примирение обнаружено у многих видов млекопитающих – слонов, собак, волков, дельфинов, гиен. По словам де Вааля, есть одно исключение – домашняя кошка.
Примирительные жесты и правда способствуют прощению, улучшению отношений и снижению вероятности повторной ссоры. Это научно доказанный факт. Было исследование на 337 людях, недавно поссорившихся с партнерами. Ученые показали, что примирительные жесты, например, извинения, повышают для обиженных жертв ценность отношений с обидчиками.
Теперь, когда у вас, надеюсь, не осталось сомнений в эволюционной ценности кооперации и морального поведения, стоит обсудить механизмы, благодаря которым она у нас получилась такой, какой получилась. И тут есть несколько теорий, объясняющих помощь ближним.
Первая – родственный отбор. Когда мы помогаем родственникам даже в ущерб себе, то мы все равно помогаем нашим же генам. Если у вас есть однояйцевый близнец, то их дети с точки зрения генетики такие же ваши дети, как и ваши дети. А если у вас просто братья и сестры, то их дети вам будут родственны, как ваши внуки. Помогая им, вы помогаете своим же генам выживать и распространяться.
Следующая теория, объясняющая наши правила морали - взаимный альтруизм. То самое “ты мне, я тебе”. Чем лучше у вида когнитивные способности и память, а также развитые эмоции, чувство справедливости, тем эта система лучше функционирует.
Еще есть теория косвенной реципрокности, касающаяся социальных видов. Я помогаю не потому, что ты помогал мне, а потому что ты помогал другим — и, в свою очередь, другие будут помогать мне, видя мою репутацию «помогающего». То есть сотрудничество поддерживается через репутацию и социальное одобрение, а не через прямой обмен услугами. Такой механизм хорошо объясняет человеческую любовь к сплетням, моральным суждениям о ком-то.
Еще одной гипотезой, пытающейся объяснить возникновение морали, является групповой отбор. Все-таки мы живем группами, поэтому социумы, привыкшие к сотрудничеству, могут вытеснить те, что к сотрудничеству внутри группы не привыкли. В рамках такой концепции возникает потребность в распознавании “свой/чужой”. У людей такими сигналами могут служить как вполне обычные вещи типа общего языка, так и специально придуманные, порой даже бессмысленные маркеры групповой принадлежности – гигантские диски в губе или знание о том, как правильно креститься.
Увы, здесь же могут быть истоки и нашей ксенофобии. И желания делиться на группы даже тогда, когда в этом уже нет никакой необходимости. Вроде конфликтов между фанатами разных футбольных клубов.
Эволюция также объясняет, откуда берутся ощущения вины и стыда. Стыд – это аналог боли, но для социальных норм. Организм сообщает, что мы сделали что-то, за что в социуме не похвалят. А вина заставляет извиниться, что способствует кооперации и закреплению социальных связей. Ну и, конечно, нам нужна эмпатия. Чтобы понимать, что там вообще ощущают наши сородичи, не держат ли на нас обиды, какие у нас с ними взаимоотношения. Гнев и ярость возникают как биологические инструменты, способствующие наказанию тех, кто нарушает социальные нормы и идет против справедливости.
Получается, мораль заложена в нас природой? На самом деле это лишь часть истории. От природы в нас заложен фундамент для моральных представлений, но поверх этого наслаивается толстый слой культуры, который в случае нашего вида многое может изменить. У этого даже есть название – теория двойной наследственности, по которой человеческое поведение объясняется и генетической, и культурной эволюцией.
Влияние культуры на мораль
Некоторые люди до сих пор считают, что мораль абсолютна и дарована нам свыше. Очевидная проблема с этим тезисом в том, что наши представления о добре и зле со временем менялись. Самый простой пример – отношение к рабовладению. Сейчас это повсеместно порицается. Но заповеди такой нет, и до сравнительно недавнего времени во многих странах было нормально держать рабов. По сей день полно вопросов, в которых люди сойтись не могут: аборты, веганство, смертная казнь, эвтаназия.
Говоря о разнообразии человеческих ценностей и моральных алгоритмов, невозможно обойти стороной самый крупный моральный эксперимент в истории. Имя ему – Moral machine. Для проведения эксперимента создали платформу, где люди играют в моральные дилеммы, а потом отвечают на вопросы о себе. Причем, чтобы поднять ставки и придать смысл происходящему, все делается ради заявленной цели.
Научите этике роботов! Нет, не на случай восстания машин. А на случай, если когда-нибудь обычной машине с автопилотом, уже разъезжающей по некоторым городам, придется выбирать, кому жить, а кому умирать. Позиция авторов простая: давайте поймем, а что сделал бы человек.
Методологическая гениальность моральной машины в том, что это абсолютно честный эксперимент, где легко менять переменные. Вы задавите бабушку с кошкой или троих ребятишек, перебегающих дорогу на красный свет? А если заменить бабушку на врача, а ребятишек – на преступников? А если бабушка была за рулем, а котик сидел на заднем сиденье автомобиля?
40 млн человек сыграли в эту игру, а результаты опубликованы в Nature. Итак, что мы узнали из эксперимента? Прежде всего люди спасают младенцев в коляске, потом маленьких детей – девочек, затем мальчиков. Затем идут беременные женщины, врачи-мужчины, потом врачи-женщины.
Затем идут женщины-атлеты и женщины – директора компаний, которые ценнее мужчин-атлетов и мужчин-директоров, затем крупные женщины и мужчины, потом старики. Но самое смешное – положение в рейтинге у преступников. Их давят чуть чаще, чем собак, но реже, чем котиков. Кроме того, интересно, что люди предпочитают бездействие действию, спасение пешеходов – спасению водителя, женщин – мужчинам. Идущих на зеленый свет – идущим на красный, они спасают людей с высоким статусом, а не низким, ну, и конечно, пытаются спасти побольше людей.
Но и это еще не все. Моральные выборы, осуществляемые участниками игры, очень зависели от страны происхождения игрока. Исследователи систематизировали эти данные и выкатили красивую диаграмму с распределением стран и близости их ценностно-моральных ориентиров. К России в подобных дилеммах ближе всего Украина. Потом идет Беларусь, Словения, Латвия, Польша, Молдова, Грузия, Казахстан и, внезапно, Афганистан.
На этом огромном дереве авторы выделили три самых больших группы человеческих популяций. Вот как в биологии есть бактерии, археи и эукариоты, так и тут есть восточный, западный и южный кластеры этических суждений. Хотя это не всегда соответствует географии, что и логично.
Например, к западным ценностям близка Кения и Нигерия, Южная Африка и Никарагуа, которая внезапно оказалась по соседству с Литвой. А Катар оказался рядышком с Албанией.
Восток куда меньше отдает предпочтения детям по сравнению со стариками. Жизнь старших ценится больше. Там же куда меньше ценится стройность и утилитаризм, то есть спасение большого количества людей. Зато больше всего ценится законопослушность и спасение пешеходов.
В западном кластере особое предпочтение к бездействию, стройняшкам и молодым. В то время как африканский кластер еще больше старается спасать молодых, женщин, стройных и людей высокого статуса. И животных.
Это значит, что ваши представления о морали сильно зависят от того, где вы родились. Это часто не продукт глубоких рациональных суждений, а продукт воспитания и культуры. Кстати, та же ситуация и с выбором религии. Люди ее по большому счету не выбирают, а перенимают из культуры.
У моральных дилемм, используемых в подобных исследованиях, есть одно существенное ограничение. Нам предлагают абстрактные задачи. А вот как бы мы повели себя в реальной жизни, мы порой даже сами не представляем. Представьте, что в той же дилемме вагонетки тот один человек, которого предлагают принести в жертву, ваш друг или кто-то, кто лично вам очень симпатичен.
Здесь очень интересный, хоть и не столь строгий научный эксперимент провели авторы компьютерной игры Life is strange. Там вы играете за девушку, которая может управлять временем и которой приходится принимать тяжелые решения. Причем некоторые последствия нам дают посмотреть, а затем откатить время назад, чтобы снова подумать. А в конце игры вам показывают все ваши решения, а также процент людей, которые поступили так же. Интересный факт: люди игравшие в игру спасали подругу главной героини (ценой уничтожения города) куда чаще, чем люди решавшие аналогичную моральную дилемму, но вне игрового контексте, без знания сюжета.
Я в финале однозначно спасал подругу – ценой жителей города. Хотя в рандомном опросе, наверное, постарался бы спасти больше людей. Но контекст игры, эмоциональное напряжение и сопереживание конкретному человеку берет верх над холодным расчетом. Когда персонаж, пусть и вымышленный, перестает быть для тебя просто цифрой. И, наверное, это вполне в человеческой природе – не оценивать все человеческие жизни одинаково. Это большая проблема для исследования абстрактных моральных дилемм.
Религия - источник морали?
Недавно известный психолог Джордан Питерсон провел дебаты против 20 атеистов. В своем выступлении Питерсон отметил, что мораль не может быть найдена в науке. А если не в науке, то где? Конечно, в религии! С другой стороны, есть позиция атеиста Ричарда Докинза. Но и он в своем интервью признается, что наука не может ответить на вопрос о том, что такое добро и зло. Хоть и с важной оговоркой: религия тоже.
Кто же из них прав? Дайте подумать. Религия, может, конечно, ответить на вопросы морали. Как и бабушка на лавочке может отметить, что раньше времена были лучше, а теперь кругом одним про***утки. Но только чем эти ответы ценнее, чем мнение любых других случайно взятых представителей рода Homo? Тем, что она древняя и много повидала? А ведь именно религия претендует не просто на мнение, а на знание самых правильных норм приличия и поведения.
Что касается науки, то есть философский принцип – Гильотина Юма. Она говорит, что из утверждений о том, “как есть”, не вытекают утверждения о том, как “должно быть”. Наука занимается первым, а вторым… не занимается. И все же именно наука, а не религия проливает свет на истоки нашей морали. И научный ответ в том, что даже здесь мы не нуждаемся в гипотезе Бога.
Максимум, можно допустить, что религия может структурировать и способствовать поддержанию тех моральных норм, которые уже сформировались в обществе к моменту ее появления. Например, есть гипотеза психолога Мэтта Россано о том, что религия возникла позже морали, чтобы расширить социальный контроль за поведением людей, сдерживать эгоизм и способствовать кооперации. И в таком случае даже неверующему человеку может быть выгодно стать эдаким консервативным сторонником религии.
Похоже, нечто подобное и в голове у того же Джордана Питерсона. Во всяком случае на прямой вопрос о том, верующий он или нет, Питерсон не отвечает. Из-за чего дебаты даже пришлось переименовать из “верующий против 20 атеистов” в “Джордан Питерсон против 20 атеистов”. Питерсон будто относится к религии утилитарно: может, каким-то людям она и не нужна, но других она держит в узде и заставляет хорошо себя вести.
Тут сразу возникает очередная этическая дилемма: уместно ли манипулировать людьми, врать им о существовании ада или рая, карающего Бога и так далее, ради предполагаемого общественного блага. Лично мне кажется, что нет. Во-первых, потому, что для меня правда сама по себе является ценностью. Во-вторых, потому, что даже если сегодня ложь будет использована на пользу общества, то завтра, если мы одобрим такой принцип, кто-то с совершенно чуждыми ценностями использует ложь нам всем во вред.
Самое смешное, что религиозный утилитаризм противоречит эмпирическим данным. По статистике, в тюрьмах Англии и США неверующих значительно меньше, чем следовало бы ожидать, исходя из их доли среди простого населения. По такой логике, наоборот, для всеобщего блага надо делать больше неверующих! И я уж молчу про то, какое зло порой оправдывается с помощью религий.
Вместо послесловия
Итак, в процессе эволюции люди, как и другие социальные животные, освоили удивительные навыки кооперации. Мы научились доверять, обижаться, прощать, снова кооперироваться, порой даже с бывшими обидчиками. Эволюция не требует от нас схватки не на жизнь, а на смерть, а передача генов в следующее поколение порой удается куда лучше, если находить в сообществе надежных друзей. И делать для них что-то бескорыстное.
Поверх этого фундамента из реакций, эмоций и предрасположенностей сформировалась наша культура. Одним из порождений которой стала религия. Не источник морали, а некоторый ее слепок, порой устаревший эдак на пару тысяч лет. А в том, чтобы быть добрыми друг к другу, нет ничего сверхъестественного.
Подписывайтесь на соц. сети:
Бусти / Патреон / Instagram / Telegram / Youtube / TikTok
Еду в осенний тур с лекцией «Радикальное продление жизни»
Билеты и подробности — здесь.
Мой авторский цикл лекций
Как проверять информацию
Больше интересных статей здесь: Производство.
Источник статьи: Биология добра и зла.