Я старался игнорировать ее. Не поддаваться на провокации. Не слышать. Не верить. Забыть. И через пятнадцать лет я плелся по ее испаряющемуся следу, сжимая в кулаке оставленный на память кулон-капельку. Перец
— Добр-р-ро пожаловать на бор-р-рт, — рокотало из динамиков, словно с нами разговаривал горный обвал. Корабль дребезжал и трясся, и я изо всех сил цеплялся за койку, чтобы не оказаться на полу.
Авал смеялась, сверкая черными зубами, алые глаза горели, возвышалась монолитом, и ничто не могло заставить ее потерять равновесие. Мощная, крепкая, как и все представители ее расы, она словно срасталась с кораблем, разгоралась от двигателя-сердца, летела сквозь черноту, озаряя ее светом. Даже в глубинах Космоса, вдали от родной планеты, она держалась фундаментально. Я невольно завидовал и вспоминал опустевший с моим отлетом дом — четыре тонкие стены, скрипучую лестницу, пустые рамки для фотографий… В нем было удобнее. Спокойнее. Привычнее.
— Человеки такие забавные! — грохотала Авал, и по трещинам-татуировкам каменной кожи тек огонь. Авал лениво поводила плечами, бугры мышц перекатывались под тонкой футболкой, и я завороженно следил за диким танцем черного и красного, забывал про то и дело подкатывающую тошноту, липкий страх, преследующий с самого решения сесть на корабль, растворялся в едва сдерживаемой дикой мощи.
— Куда до вас, — шептал я и чуть улыбался.
— Пахоэхоэ1, — хмыкала Авал и садилась на койку рядом, сдвигала меня к стене. — Неудачный ты выбрал корабль: не для неженок этот перетек. Но это хорошо: иначе бы мы не встретились. Давно хотела рассмотреть человеков поближе, — и принималась перестукивать под нос песенку, периодически легонько тыкая меня или щипая.
Я не злился, с таким же любопытством прикасался к ее теплой спине, осторожно, чтобы не поцарапаться или обжечься, водил пальцами вдоль позвоночника, по лысой голове с маленькими наростами, слушал заковыристые ругательства на чужом языке, когда подбрасывало особенно сильно, и наслаждался бесконечным теплом. Авал много говорила, щелкала языком, когда не удавалось растормошить меня, и обнимала до синяков на боках. И горела — ярко, непрерывно и без ожидания отдачи. Как она.
— Вы бы подружились, — задумчиво потирал подбородок я. — Она любила смех и жизнь. Потому и улетела учиться на дипломата, чтобы царил мир во всем мире.
— Мир — это хорошо, пахоэхоэ, — утихала Авал и сердито хмурилась. — Мир тяжело дался нам. Каждый день на планете я чувствовала зов сородичей из ядра, врастала корнями. И вроде они рядом, но, знаешь, обнимать куда приятнее. Ты же тоже летишь обнять.
— Конечно, — бормотал я, чувствуя, как настроение медленно сворачивается в клубок.
На самом деле я не знал, чего хотел. Никогда. Жил на тихой планетке на задворках Вселенной, плыл по течению, наслаждаясь жизнью планктона. Стал бы клерком, возвращался домой поздно вечером лишь для того, чтобы лечь, встать с утра и вновь пойти на работу. А потом прилетела она. Ми-о. Светловолосая чудачка с детскими фенечками на запястьях. Громкая, непоседливая и отчаянно скучающая в нашей глуши. Я старался игнорировать ее. Не поддаваться на провокации. Не слышать. Не верить. Забыть.
И через пятнадцать лет я плелся по ее испаряющемуся следу, сжимая в кулаке оставленный на память кулон-капельку.
— Обниму, если найду, — обещал я и хмурился, в очередной раз просчитывая дальнейшие действия. Затянутые туманом дальнейшие действия.
— Найдешь, обязательно найдешь, — проводила рукой по моей груди Авал. — Вселенная любит отчаянных. Я люблю отчаянных.
Она обжигала поцелуями, прикосновениями. Заглядывала в глаза и выжигала изнутри, поднимала на поверхность то, что я старался в себе не замечать. Перед кем я распрямлялся и старался выглядеть увереннее? Почему хотел, чтобы она забыла дурацкое прозвище?
— Я скучаю по дому и мирной жизни. Прусь к чертям под хвост через всю Вселенную, и даже не знаю, найду ли хоть когда-нибудь!
— Она может тебя забыть, возненавидеть и оттолкнуть. Заболеть или умереть. Во Вселенной возможно все, — поддакивала Авал и опаляла дыханием ухо. — Но, пахоэхоэ, ты сам зашел на этот корабль. Сам проделал разлом для новой жизни. Сам не сошел ни на одной из остановок. Сам захотел найти.
Да, я уже не мог отступить. Не перед Авал. Горящей, яркой и неотвратимой. Как Ми-о.
— Все-таки я еще чего-то стою, — вздыхал я.
— Несомненно, — грохотала Авал и зловеще, во весь полный клыков рот, улыбалась. Тянулась ко мне рукой с удлиняющимися когтями и…
— Кор-р-рабль пр-ррибывает на планету! Повтор-р-ряю, кор-р-рабль пр-рибывает на планету!
Кувшинка
— Спасибо, что откликнулась, — вздыхал я, стоило очередной капле найти прореху в тенте и капнуть на нос. — Не знаю, что и делал бы, кинь ты меня в огненный список.
Важда вежливо приподнимала уголки губ и помахивала веером. Я ежился и тер руками бока, втягивал голову в плечи и пытался не отрастить жабры в переполненном влагой воздухе. Важда походила на рыбу: выдвинутой вперед нижней челюстью, синеватой кожей, глазами навыкате. И холодом утопленника, затягивающего тебя на дно. Осушители воздуха в кафе для инопланетян работали на полную мощность, но едва справлялись. Нескольких десятков метров твердых досок, со стоящими на ними жесткими стульями, под тентом не хватало. Вода, вода и еще раз вода — я захлебывался и задыхался. Но Важда — моя первая зацепка в поиске.
Не помню, каким чудом наткнулся на нее в Сети, но упоминание Ми-о выбило меня из колеи. Я недолго думал — написал. И она откликнулась.
— Мы правда учиться вместе, — булькала Важда и широко открывала рот при каждой гласной. — Ми-о — хорошая ученица. Но я вернуться, а она — дальше.
Важда показывала голограммы-фотографии с Ми-о, радостно улыбающейся, наигранно хмурящейся, размахивающей длинными руками, вопящей. Я жадно рассматривал ее, пересчитывал фенечки, посмеивался над дырой в некогда ровном ряде зубов, любовался бликами на волосах. И понимал: что-то изменилось. Разумом я видел ту же Ми-о, что улетела покорять Вселенную, но сердцем не чувствовал ее, хоть и радовался, искренне радовался любой возможности приблизиться к ней.
— Она приносит свет, — задумчиво втягивала коктейль Важда. — Все, кто учиться с ней, скучают.
Я хмыкал и кивал, передергивал плечами и чесал уши, чтобы унялся настырный звон. Важда смотрела на меня в упор, не мигая, надев на лицо маску почтительной вежливости и легкого любопытства. Я чувствовал, что покрываюсь коркой льда.
— Вы переписываетесь? Ты знаешь, где она сейчас?
— Мы переписываться, — кивала Важда, — но я не знать, где она сейчас. Ми-о везде, — Важда поводила в воздухе перепончатой рукой, пытаясь описать чувство. — Я проплыть меньше рек, чем она посетить планет. Но я помочь тебе. Я знать, где она светила в последний раз — у Деревяшек.
Я недоуменно наклонял голову и приподнимал бровь, хлопал себя по лбу и тихо посмеивался: как грубо! Важда закрывала лицо веером и тихо стонала и булькала, то ли смеясь, то ли проклиная свой длинный язык. Не одни мы, невежливые люди, давали обидные прозвища соседям по Вселенной. Важда стремительно хорошела в моих глазах: значит, есть в ней что-то кроме ледяного сердца.
— Я понял и никому не скажу, — фыркал я в кулак, а она пыталась заморозить меня смущенно-разъяренным взглядом.
— Я найти ту, кто ее видеть. Она обещать протянуть лист тебе.
— Ты связалась с ней… ними?! Важда, ты… спасибо тебе!
Я вскакивал и крепко обнимал ее, любовался, как она от неожиданности роняла веер и не спешила его поднимать. Выражение ее лица менялось, она позволяла промелькнуть растерянности, смущению и удовольствию. Появлялось нечто, похожее на румянец, сверкали глаза, и Важда хорошела. Становилась похожа на живого человека, а не утопленницу. Я смеялся и чувствовал, как жизнь наполнялась смыслом.
— Вы чем-то похожи, — задумчиво прикусывала губу Важда. — Кинуться через половину Вселенной лишь затем, чтобы понять. Люди сложны. Ваши эмоции сложны. Но рядом с вами интересно. Потому я помочь. Другие тоже.
— До других я еще не добрался, — пожимал плечами я.
— И они помочь. Потому что ты. Мы себя знаем.
Я удивленно смотрел на нее, но она замолкала, отворачивалась и с противным хлюпаньем втягивала коктейль. Ливень то усиливался, то утихал, но холод вновь беспардонно вгрызался в меня. Я не понимал Важду, но чувствовал, что нахожусь на правильном пути. Только бы не остановиться. Не позволить холоду стать внутренним.
— Отправляться сейчас. Ми-о с тобой.
Омела
— Ступай осторожнее — нам больно! — шелестело со всех сторон, и Орхи-и-Ихро капризно дули губки, покачивали ярко-красными волосами-лепестками и то и дело дергали меня, оттаскивали от незаметной травинки и осыпали удушающей пыльцой.
Все перед глазами плыло: зеленые ветви, листья, лианы вперемешку с яркими лепестками, нарядами, мишурой. Словно на планете царил вечный праздник, безумный и перемалывающий гостей на удобрения. Я не понимал, куда иду, от чего уворачиваюсь, зачем прыгаю. Только рюкзак молотил по спине, и, благодаря ощутимым ударам, я сохранял остатки разума. Запахи сбивали с ног, я почти висел на тонких, но сильных ручках Орхи-и-Ирхо, периодически оплетающих чуть сильнее, чем следовало.
— Ми-о смеялась с нами, — щебетали с двух сторон девчонки. — Хотя она так мало побыла: мы так редко покидаем Дом, и она это знает, но все равно убежала, лишь обещала, что приедет, мы уже отсчитываем дни — как думаешь, она выполнит обещание? Хорошо, что ты прилетел: ты уже второй человек, мы такие счастливые, про нас все-все будут говорить, а может, Мама раньше отпустит, мы же уже большие, давно созрели, но она все медлит, нам так скучно! Мы можем создать новый Дом, где нас тоже будут называть Мамой, и мы никого не будем держать долго, мы должны расти, а не спать, другие планеты — так здорово, просто не можем дождаться, когда Мама решится!
В ушах звенело, я мотал головой и отсчитывал каждую секунду, проведенную в компании Орхи-и-Ирхо. Мне повезло, что «деревяшки» оказались вполне себе зелеными побегами, открытыми к новым контактам, но их любопытство, доброжелательность и открытость переходили все разумные пределы. Они едва не потеряли кулон, распотрошили рюкзак — складной нож я утратил безвозвратно — выпытали мельчайшие подробности моей жизни и теперь делились своими задумками и планами. В бесконечном потоке информации я не мог не то что ухватить суть, а забывал, с чего вообще начинался разговор.
— Ми-о, — изредка удавалось вставить мне.
— Ми-о хорошо, — беззлобно вздыхали они. — У нее Дом в сердце, можно сказать, вся Вселенная — Дом, никаких ограничений, у нас не так, мы прорастем раз и навсегда, станем Мамой, станем главной частью Дома и больше никуда не двинемся. Ми-о везде, перелетает с планеты на планету, когда хочет, она не врастет, вы, люди, не пускаете корни, можете постоянно делать все, что угодно! Скажи, тебе нравится летать, ты тоже, как и Ми-о принадлежишь Вселенной, наверное, это так здорово, не удивительно, что ты кинулся ее искать, тебе достаточно встать — вы похожи, пусть и не как мы.
— Спасибо, наверное, — бормотал я. — Мы тоже можем врастать. Мне просто… повезло. Я тоже оказался достаточно зеленым.
— Люди такие забавные! — смеялись Орхи-и-Ирхо. — Вы не можете быть зелеными, вы постоянно розовые, у вас нет корней, вы можете все. Мы хотим пожить рядом, сможем рассказывать росткам, пусть знают, что можно двигаться, но мы сами будем их охранять, кто-то должен заботиться, иногда нужно и врастать, мы будем большими и сильными, будем смотреть, а они пусть бегут, им нужно бегать, уходить. Им нельзя врастать. Врасти всегда успеешь.
Орхи-и-Ирхо задумчиво замолкали и хмурились, сворачивали лепестки, а я наслаждался хоть кратковременным спокойствием, когда меня никто не тянул за волосы, не пытался залезть в карман или дунуть в ухо. Бедная Важда — не представляю, что она перенесла.
— Ми-о правильно летает, ей нужно летать, — тянули Орхи-и-Ирхо. — И тебе нужно, мы видим, ты умеешь ходить по земле, но это все умеют, а ты и летать умеешь, нельзя об этом забывать. Мы не знаем, где Ми-о, Ми-о постоянно летает, мы не можем уследить, много друзей, много шума, но Эа знает, Эа все знает — и тебе покажет. Эа умная, она не умеет ходить по земле, только летать, потому поможет, она любит помогать.
— Эа?
— Тебе далеко, где все летают и все видят, ты найдешь Ми-о, только о нас не забывай, хорошо? Может, мы тоже полетим, мы тогда тоже разыщем тебя, и Ми-о, и всех, будем вместе, а когда станем Мамой, примем в гостях, познакомишься с ростками, может, они полетят с тобой. Если ты будешь жив, мы не помним, сколько вы живете, тогда придется нам самим, чтобы увидеть тебя, так здорово болтать с человеком, а летать, уверены, еще веселей!
— Да, конечно, — бормотал я.
— Ты только не врастай не вовремя, ладно? Твое время — лететь.
Зефир
— Помочь себе можешь только ты сам, — и я не спорил, позволял выворачивать себя наизнанку, освещать самые дальние уголки души.
Эа звенела, нежно перебирала четырьмя пальцами волосы на моей голове, искорки-эмоции вспыхивали и гасли в ее полупрозрачном теле, отдавались взрывами сверхзвезд под закрытыми веками. Я видел и чувствовал все: растворился в воздушных потоках, смешался с каждым эатянином, целой планетой — и поспешил дальше разноцветными прыжками эмоций. Лишь бы на этот раз успеть, ухватить за кончик мыслей… Уходила. Вытекала словно вода между пальцев, оставляя липкое ощущение досады.
— Тише, тш-ш, — переливалась оттенками розового Эа, касалась носом щеки и неожиданно сильно впивалась пальцами в кожу, охала и теряла форму, в последний момент успевая вернуть себе человеческие очертания. — Мы все связаны нитями, тянущимися через Галактики, — шелестела Эа, — единые и неделимые, словно ваши Атланты. Ты тянешься в верном направлении, но маяк нужно обойти, иначе он ничем не отличается от скалы.
Я поднимал руку и осторожно, едва касаясь, водил пальцами по ее щеке — лицо деформировалось, вгибалось, внутри пробегали цепочки разрядов. Странные ощущения: словно трогаешь сладкую вату, которая не липнет а, наоборот, отталкивается от кожи. Нет, не вату — на периферии сознания мелькали тени ассоциаций, вспыхивали искрами салюта и гасли прежде, чем я успевал рассмотреть. Голова гудела: способ связи эатян ломал меня, перегружал, словно современный антивирус древний Майкрософтский компьютер. Слишком много всего и сразу — запахов, чувств, образов. Всего того, к чему я долго предпочитал не иметь отношения.
Вселенная жила. С каждой новой иглой боли я четче видел, как она дышала. Звенела, шуршала, пела и ворчала. То и дело рождалась новая жизнь и угасала старая, инопланетяне и люди мирились и ссорились, замирали на месте и шли вперед. И я — все мы — плыли в бесконечном потоке.
— Не удивлюсь, если стану поэтом, — бормотал я и сдерживал улыбку.
— Пришли стихи, — перезванивала колокольчиками Эа и нежно дула на лоб. — К нам редко прилетают люди. Еще реже они не забывают побаловать меня подарком.
— Ты часто помогаешь так?
— Нет. Кроме Ми-о, ты — четвертый, кто смог увидеть жизнь. Вы слишком закрыты, чтобы не бояться шагнуть в ураган. Впрочем, другие Эа рассказывали, что и у них некоторые твердые смогли выйти за порог. — Я растворялся в ее голосе. — Нет стен, кроме тех, что вы себе придумываете. Вы такие твердые, что, когда наши расы встретились впервые, мы испугались. А после расстроились: вы похожи на закованных в броню детей, которые кусают протянутую руку. Наша жизнь не в пример легче, но у вас куда больше возможностей. Мы не можем покинуть свою планету, иначе рассеемся, а у вас есть металлические крылья. Мы едины с Вселенной. Вы замыкаетесь в панцире. Но некоторые в прошлых жизнях были с Эа.
— Открылся, говоришь, — шептал я и закрывал глаза.
Эа тихо позвякивала, журчала и невесомо обнимала меня. Иглы утихали. Я чувствовал себя моложе, энергичнее, все тревоги растворялись в черноте Вселенной. Да, я изменился. Полетом за полетом, словом за слово. Незаметно, неосознанно — изменился. Ми-о показала, как может быть, и однажды это знание открылось для меня в полной мере. И я искал. Возможность, идеал — себя.
— Знаешь, во Вселенной много тех, кто в прошлой жизни звенел на Эа. Пусть сейчас они кажутся полными противоположностями, но теперь я понимаю. Вселенная любит отчаянных. Тех, кто светит, кто не врастает.
Эа зачарованно слушала и кивала. По ее телу пробегали золотые искры, которые чуть щекотали меня, заставляли дурачиться и пытаться их поймать. Мы становились воздушней, добрее. Исчезали ограничения, и жизнь представала передо мной во всей красе.
— Почему раньше я этого не понимал? — риторически вопрошал я Вселенную, и та в ответ философски пожимала плечами. — Почему порой доходит так трудно?
— Все в свое время. Лишь бы не проспать, — фыркала всплеском Эа.
— Я все еще хочу с ней встретиться. Поблагодарить.
Я закрыл глаза и «потек», легко, струящееся. Мимо огненных сверхзвезд и коричневых карликов, беспросветной черноты и ярких солнц. И она откликнулась.
— Встречай ее.
Незабудка
— Влад, это правда ты?!
Ми-о махала рукой и громко смеялась. Вокруг нее постепенно образовывалась зона отчуждения, и я усмехался: как всегда слишком много энергии. Волосы торчали в разные стороны, фенечки стукались друг о друга и негромко звенели. Я подошел к ней, и мы крепко обнялись. Я скучал. Я скучал и буду скучать, но…
— Как хорошо, что ты до меня докричался: успела билет на более позднее время взять. Только представь: что работа, что командировки, нигде ни посидеть нормально не могу, ни отдохнуть. Вечно в движении. Не то чтобы я жаловалась, я всегда так хотела, но мои скучают. Смеются, что у них мама бывает в доме реже, чем президент, не жалуются — а я все мечтаю взять нормальный отпуск, их в охапку — и чтобы не думать.
Ми-о щебетала, не давая мне и рта раскрыть. Так знакомо — и я улыбался, наслаждался переполняющими ощущениями счастья и легкости. На нас оглядывались, пока мы шли в кафе при космодроме, косились со всех сторон, какие-то дети тыкали пальцами — а мне хотелось захохотать в голос и обнять их всех, крепко, чтобы вся дурость повылетала из голов, пригласить с собой на корабль и лететь, лететь в неведомые дали. Ми-о звенела браслетами, я размахивал руками, и всему этому скучному миру не удавалось захватить нас.
— Здорово, что мы встретились здесь, на твоей родной планете. Есть в этом какой-то знак, — заливалась Ми-о и, прищурившись, покачивала стул в кафе. — Ничего здесь не изменилось: все старое, хлипкое и нуждается в ремонте. Зато подают под видом ретро и дерут в три раза больше денег. Как твой дом?
— Разваливается. Как и все здесь, что старое, хлипкое и нуждается в ремонте, — передразнивал я ее и вскрикивал от несильного, но прицельного тычка в ногу. — Но мы не могли встретиться где-либо еще.
— Твоя правда, — хмыкала Ми-о и заправляла прядь за ухо. — Где все началось, там и должно вновь начаться.
Мы больше разговаривали, чем ели, изучали друг друга с детской непосредственностью. Ми-о рассказывала о своей неспокойной, но от этого более любимой, жизни, вспоминала школьные годы со мной, рассказывала про учебу детей и работу мужа. Она вся сияла, и официанты, пусть и поджимали губы оттого, что она слишком громко извещала планету о себе, все равно заглядывались на нее. Не удивлюсь, если однажды встречусь с кем-то из них на просторах Вселенной.
— Ты так изменился! — восклицала Ми-о. — Помню тебя маленьким букой, которого постоянно тормошила, чтобы ты хотя бы распрямился и поднял голову.
— Зато ты все такая же: суетная, энергичная. Разве что постарела чуть-чуть, — фыркал я.
— Вот кто бы говорил! — возмущалась Ми-о, отнимала у меня чашку с чаем и пила сама. — Я молода и прекрасна до скончания Вселенной!
— Верю. Твоей семье повезло с тобой. Мне тоже, — улыбался я и окончательно отпускал тот образ, что взращивал годами. Ми-о была реальна. Ми-о сидела рядом. Живая, яркая, стремящаяся вперед. И ее я тоже отпускал. — И остальным. Они тебе привет передавали.
— Точно. Все собираюсь их навестить, но работа не выпускает из клещей, — постукивала пальцем Ми-о. — Как-нибудь сбегу ночью к кому-нибудь в гости. Личное время, пусть попробуют возразить.
— Это точно, — вставал я и смотрел, как по информационному табло бегут строчки. — Прости, что так мало. Проводишь?
— Конечно, — улыбалась Ми-о, задвигала шатающийся стул и позволяла галантно взять ее под руку.
Мы выходили в шум космопорта, спешащую, гудящую толпу. Ми-о смотрела в сторону выхода в город, на посадочные площадки, на меня. Я выдерживал драматическую паузу и под звонкий смех вел ее к посадочным площадкам.
— Я рада, правда, рада, — шептала Ми-о, крепко меня обнимала и решительно отталкивала. — Лети. Живи. Впереди вся Вселенная.
Я вытаскивал из кармана медальон, надевал его на шею, махал рукой и спешил к кораблю. Пора было строить свою жизнь.
___________________________________
1 Лава пахоэхоэ — гладкая, волнистая лава. В контексте — тот, кто младше, неопытнее в силу возраста.
Наталия Цыкова
#синий сайт #наши авторы #что почитать #фантастика #рассказ #дальний космос #литература
Рассказ опубликован на Синем Сайте ☼ Работа «The best», Золото читательской симпатии конкурса «Дальний космос», особый приз от «Мастер Текста» («Астрель-СПб»)
Подписывайтесь на наш канал, оставляйте отзывы, ставьте палец вверх – вместе интереснее!
Свои произведения вы можете публиковать на Синем сайте , получить адекватную критику и найти читателей. Лучшие познают ДЗЕН!
Еще по теме здесь: Космос.
Источник: Наталия Цыкова, «я ищу».