В ту холодную январскую ночь 1884 года сильная вьюга разбушевалась над Петербургом. Ветер наметал горы снега на улицах и площадях огромного города. Белым покрывалом окутались мрачные бастионы Петропавловской крепости. Вой ветра тревожил и мешал думать. А одному из узников Алексеевского равелина, больному, измученному цингой, в эту ночь пришли удивительные мысли.
В тесной, сырой, полутемной камере он думал о планетах, кружащихся вокруг далеких звезд. Он переносился мысленно туда, в чужой, незнакомый мир. Видел скованные холодом равнины и горы, видел странные студеные моря из жидкой углекислоты.
«На Земле — «водяная эра» жизни, — размышлял он. — На тех, неведомых, планетах — «углекислая эра». Земная жизнь лишь одна из многих, многих форм, и каждая приспособлена к другим температурам и давлениям, другим почвам и атмосферам. «Эры жизни» рождаются и пропадают.
Они изменяются по мере того, как меняется природа на звездах и планетах».
Так рассуждал он, прислушиваясь к завыванию ветра и тщетно пытаясь разглядеть в зарешеченном окне хотя бы слабый свет луны. Ему было хорошо. Он почувствовал неожиданный прилив сил, даже восторг. «Что за чудная, светлая истина открылась мне сегодня, — шептал он. — Нет более сомнений! Сознательная жизнь наполняет всю Вселенную. Она мерцает и горит в каждой светящейся звездочке. И в тот момент, когда мы смотрим на ночное небо, миллионы мыслящих существ встречаются с нами на каждой звезде своими взорами и из бесконечной дали мироздания посылают нам свой братский, сочувственный привет!» Так ему казалось.
А за каменными стенами по-прежнему не стихала вьюга.