Фрагменты романа-трилогии Григория Саталова
Человек нетерпелив; он думает, что с падением одного тотчас начинается лучшее, но история не торопится. Разрушая один порядок вещей, она даёт время сгнить его развалинам, и разрушители прежнего порядка никогда не видят своими глазами той цели, к которой шли они.
Тимофей Грановский
Предисловие или от чего я стал историком
Родился я в апреле 1964 года в семье студентов в городе Иваново. Чтобы не мешал родителям учиться, отправили они меня в деревню к бабушке и прадедушке. И мои первые воспоминания поэтому преимущественно про ту деревенскую жизнь, которая резко отличалась от тех тараканьих бегов, к которым порой сводится существование среднестатистического горожанина в наши дни.
Деревушка наша называлась мягко и ласково Севастьяниха. Лухский район, 5 километров от села Благовещенье. За сто лет до моего появления там принадлежала она помещику греческого происхождения Николаю Бернадосу. Он был талантливым инженером и вошёл в историю как изобретатель электрической дуговой сварки. А когда в Севастьянихе поселился я, в ней оставалось уже лишь две избы и ещё дом ветлечебницы, в которой работала бабушка.
Рядом в пределах видимости были другие, тогда ещё вполне нормально населённые деревни Краснопеево, Медведево и Воробино. Сейчас ничего этого уже не осталась. А под окнами нашего исчезнувшего деревенского дома на речке Чучере поселились бобры и построили там свою плотину. Мне это очень греет душу. Что там хотя бы бобры сейчас живут. Чувство Родины у меня связано прежде всего с этим местом. Самый любимый запах с тех пор – аромат дыма от берёзовых поленьев, которыми топили баню. И ещё запах сена.
Дом принадлежал прадеду Филиппу Васильевичу Саталову. Он был мастер на все руки и часто, когда был помоложе, ходил по соседним деревням, подрабатывая тем, что чинил различный инвентарь и домашнюю утварь. Дед погиб под Кёнигсбергом. Похоронка на него пришла 8 мая 1945 года. А прадед мой был солдатом I Мировой войны, и Георгиевским кавалером. С 1918 по 1920 годы он ушёл с друзьями в леса, чтобы не оказаться мобилизованным в Красную армию. Таких тогда называли зелёными. Вернулся из леса в свой дом после амнистии. Участвовал он и в Великой Отечественной войне, но в тыловых частях, в основном занимался строительством оборонительных сооружений, рыл окопы.
Всегда говорил, что при царе крестьянину жилось гораздо лучше, чем при колхозах. Но к церковникам относился плохо и просил похоронить его без церковных обрядов. Бабушка же, его дочь, не погружаясь в сложные богословские искания, в Бога всё же верила и православные традиции старалась соблюдать. Потом много позже, когда я стал пионером и пытался проводить со своею бабушкой атеистическую работу, доказывая ей, что Бога нет, она много со мной на эту тему не спорила. Она очень меня любила и во всём мне уступала. "Бога может и нет, но что-то всё-таки есть", с твёрдой убеждённостью говорила она.
Когда мне было всего 4 года, прадед мой взялся учить меня читать. Вырезал бумажки, написал на них карандашом буквы, и учил меня складывать слова из этих бумажек с буквами. Я крепко задумывался, вздыхал, и бумажки разлетались в разные стороны от моего дыхания. Прадедушка строго внушал – «Когда учишься читать – не дыши».
Дом был добротный, просторный с двумя печками. Русской, в которой готовили еду, и голландской для отопления горницы. Голландскую затапливали только в сильные морозы. В ней в одну из зим прадед сжёг коробку от игрушечного автомобильчика, который он мне подарил. Я его использовал как гараж, а прадед предложил его сжечь. Мол, увидишь, как этот цветной картон будет красиво гореть. И я согласился отправить гараж в печку. Он действительно красиво горел синим пламенем. Но тут только до меня дошло, что его больше не будет. Я был ещё настолько мал и глуп, что плохо понимал причинно-следственные связи, и своим детским умишком всю вину за происшедшее взвалил на прадеда. И эта обида, а к ней копились и другие, жила во мне до самой его смерти.
У него уже не было зубов, и бабушка готовила ему специальную похлёбку, которую мне не давала. Я подозревал, что она вкуснее, чем моя еда. И обижался ещё и на то, что прадед не делится со мной своею похлёбкой. В доме был огромный классический самовар, в котором в качестве мехов для разжигания щепок использовался сапог. И прадед всю жизнь, каким бы голодным и уставшим не возвращался с работы, сначала велел ставить самовар и пил чай из гранёного стакана. Очень помногу. Стакана три, а то и больше. И только после этого принимался за еду.
Потом, когда в деревню мы с родителями приезжали уже только на лето, а я был уже не такой уж и маленький, но ещё не школьник, прадед, когда мы уезжали, очень просил меня простить ему все обиды. А я так и не простил его тогда. Я тогда совершенно не понимал, что такое смерть. И что вижу его в последний раз. И до сих пор мне стыдно за эту детскую глупость и упрямство в не прощении.
Георгиевский крест прадеда хранился под большим секретом на дне огромного сундука. Бабушка побоялась увозить его с собой, когда переехала жить к нам в город в 1974-м. Он же царский. Продавать дом, родное гнездо у неё тоже рука не поднялась. Но брошенный и опустевший дом вскоре разграбили. Так пропал и этот Георгиевский крест.
А бабушка моя была классическая некрасовская крестьянка. Тогда у неё была на диво стройная фигура и выглядела она очень молодо. Я сам видел, как она легко догоняла скачущего коня и легко его останавливала. Рассказывали, что и в горящую избу ей доводилось входить и спасать детей во время пожара. Никакой специальной пожарной команды в округе не было. Глухомань. Но на каждой избе и в нашей деревне и в соседних, в которых домов тогда было ещё много, была прикреплена специальная табличка, а на ней было изображено, с чем надо бежать на пожар, если он начнётся. На нашем доме это было ведро. У соседей, с которыми по вечерам часто играли в подкидного дурака, топор. А у других это мог быть и багор и лестница и ещё что-нибудь подобное. Дома в деревнях часто и не запирали вовсе, когда уходили. А деревень вокруг было много. И было много высоких мест, откуда можно было увидеть на горизонте сразу несколько деревень. Бабушка, если дом оставался пустой, просто подпирала дверь палкой. Это означало, что в доме никого нет, и чужим входить не надо. А когда кто-либо входил в избу, непременно первым делом крестился на образа в красном углу. Это было прямо железно, практически без исключений, ибо коммунисты к нам в гости не приходили, а все остальные твёрдо тогда придерживались этого обычая в наших местах.
Бывало беглые заключённые пробирались в окрестностях. Вот их немного побаивались. Приходили иногда цыганские таборы. Как-то раз я даже в таборе у цыган среди их кибиток и шатров пожил немного. Одна молодая цыганка научила меня гадать на картах, и я потом всю жизнь пользовался её методом. В 1992 умудрился даже деньги гаданием зарабатывать. Сажали меня четырёхлетнего и за рычаги трактора. И на комбайны взбирался. Один комбайнёр мне как-то подарил раненного ёжика, которого повредило комбайном. Мы его выходили, он был очень смешной. Смешно бегал по полу по ночам, громко топая лапками по досчатому полу. А как окончательно поправился, убежал обратно в лес.
Когда в деревню приезжали мать и отец, это был для меня огромный праздник. И вот, когда я уже немного умел читать, отец, достав откуда-то школьный исторический атлас, принялся рассказывать мне, откуда есть пошла земля русская, и показывал ход событий по картам. По его трактовке истории получалось, что русские никогда ни на кого не нападали, а земля русская росла за счёт тех соседей, которые нападали на нас первыми. Но когда государство распалось на мелкие княжества, враждующие между собой, пришли монголо-татары и завоевали Русь. Он подробно рассказывал, как прекрасно монголы умели воевать (он как раз тогда читал трилогию Яна).
Видимо, этим рассказом отец навсегда пробудил во мне огромный интерес и к истории и к географии. Уже с 6 лет я читал горы книг, но наибольший интерес у меня пробуждали книги об истории. Причём учебники мне нравилось читать даже больше, чем исторические романы. Учебник для 4 класса по истории я изучил ещё до того, как поступил в 1 класс. А в 4 классе моей любимой книжкой был вузовский учебник по истории Древней Греции. Позже полюбил ещё и фантастику, особенно о будущем. Как-то во мне всегда присутствовал обострённый интерес и к прошлому и к будущему.
Но я долго колебался, когда выбирал профессию. Очень хотелось делать что-то более конкретное. История казалась (и продолжает казаться) занятием слишком несолидным для настоящего мужчины. История прекрасное хобби по-моему, но не самая лучшая профессия. Я собирался поступать в Тульский политех на факультет автоматических систем управления. Там открылось отделение робототехники. Повстречался со студентами, которые там учились. По их словам всех выпускников отправляли работать на оборонку и практически запрещали турпоездки за рубеж. Посвятить свою жизнь изготовлению орудий для убийств, мне как-то очень не хотелось. Хотя последовательным пацифистом я тоже не стал. И в итоге поступил я на исторический факультет Ивановского университета. Причём на дневное отделение мне не хватило полбалла (на самом деле блата не хватило), и первые два курса учился я на вечернем отделении. Потом на дневное отделение перевёлся и поселился в общежитии для иностранных студентов. Те пять лет, что я там учился, время абсолютного счастья, память о котором согревает меня до сих пор. И я уже тогда чётко знал, что такого счастья потом больше не будет. Хотя было в моей жизни потом вовсе не плохо, и жаловаться грех.
Когда у меня заканчиваются запасы счастья, я без особого труда погружаюсь мысленно в своё студенческое прошлое и легко переношу оттуда в настоящее столько счастья, сколько можно унести с собой за один раз. А там его навалом! Я сменил более дюжины разных профессий. Работал и в музеях, и в библиотеках, и в газетах, и на телевидении, и в школе пару лет преподавал свои любимые историю и географию, участвовал в Псковской археологической экспедиции и в многочисленных политических избирательных кампаниях, работал рекламным агентом, и уличным продавцом, и даже крупье за рулеточным столом, президентом благотворительного фонда и помощником депутата, коммерческим директором в белорусской фирме. А самой первой моей профессией была профессия почтальона. Довелось мне и за решёткой посидеть пару месяцев в Пскове, и милостыню просить у прохожих в Туле, и по снежной пустыне пробираться в одиночку десятки километров, рискуя на фиг замёрзнуть, на радость степным волкам и лисам. Пытались меня и убивать как-то раз. В один прекрасный вечер в 2000-м году. Отделался сломанным ребром.
Профессии я менял достаточно осознанно. Хотелось копить не столько богатство, сколько разнообразные впечатления. Все пять лет, пока учился в Иваново, работал дворником, и теперь могу не без гордости причислять себя к «поколению дворников и сторожей», воспетом БГ. Последние 30 лет занимаюсь и журналистской деятельностью. С 2004-го по 2015-й годы в том числе и тележурналистикой.
Как тележурналист я прекрасно понимаю, как мешает визуализации внутренних образов видеокартинка, навязываемая этим жутким зомбоящиком. Есть поговорка, что тот, кто работает на мясокомбинате, колбасу не ест. Хорошо освоив, как осуществляется производство телепродукции, я не только бросил смотреть телевидение, но и телевизор изгнал из своего дома и не разрешаю ему возвращаться. Предпочитаю последнее время информацию поглощать в аудиоформате.
И некоторые мои текстовые сочинения не могли быть приняты ни одной газетной редакцией. У моих начальников даже такая специальная присказка есть по этому поводу "У нас тут не журнал". Это часто происходит с бывалыми журналюгами. Журналистика прекрасная профессия для того, чтобы набраться самых разнообразных жизненных впечатлений, но с годами начинаешь понимать, что в газетный да и в журнальный формат все они попросту не помещаются. К тому же любая газета это однодневка. Новости второй свежести интересуют только историков архивистов. А добывать свежие новости работа довольно изнурительная, очень напоминает Сизифов труд. В одной нашей редакции любили такую поговорку «Жив ты или помер – а триста строчек в номер».
Доброжелательный читатель, надеюсь, легко поймёт и меня и любого другого моего коллегу, решившегося из журналистов переквалифицироваться в литераторы. Хочется же оставить после себя что-то более нетленное, чем только лишь ворох газетных подшивок, да видеоархивы отснятых телесюжетов, которые пересматривают, как правило, лишь различного рода эксперты. Когда кто-то из фигурирующих в них персонажей подаёт иск в суд на журналюг о защите чести, достоинства и деловой репутации.
Не могу не похвастаться, что к настоящему времени ни одного подобного судебного дела я не проиграл, благодаря своей юридической подкованности. А подкованностью этой я обязан господину Соросу. Я неоднократно проходил курсы обучения, оплаченные из средств фонда этого весьма известного международного деятеля. Учился искусству подачи информации таким образом, чтобы ни один закон не был нарушен. Но поскольку законы в России всё более ужесточаются, то данное своё произведение я решил опубликовать в жанре одновременно и автобиографического и фантастического романа. Любые возможные совпадения с лицами и ситуациями, существовавшими и существующими в реальности, не случайны. Потому что в фантастике возможно всё. А случай, как выразился французский писатель Анатоль Франс, это псевдоним Бога, когда он не желает подписываться своим именем.
И к слову о моём псевдониме. Моего белорусского деда по отцовской линии звали Иван Васильевич Баран. Вся его многочисленная родня погибла в Белоруссии в годы оккупации. А сам он ушёл служить в армию ещё до начала войны. Воевал снайпером. Получил тяжёлое ранение в окрестностях Воронежа. Осколок снаряда перебил ему руку в локте. После чего из армии он был демобилизован в 1943-м. Получая паспорт, он собственными руками приписал к фамилии две буквы, став русифицированным Барановым. А бабушка моя Мария Дубинская украинка. И её родственники войну и оккупацию благополучно пережили. И большая часть моей родни проживает теперь на территории Украины и в странах дальнего Зарубежья.
Во время проведения последней переписи населения в России я убедил переписчицу записать мою национальность - землянин. Россия моя Родина, и очень люблю эту страну. Но и другие страны мира люблю не меньше. А если смотреть на нашу планету из космоса, то государственных границ оттуда не видно. Зато очень хорошо видно как страдает наша Мать-Земля от экологических катастроф, от техногенных аварий и братоубийственных войн, которые её неразумные дети ведут между собой по наущению злых сил и в их интересах.
текст распространяется на условиях свободной лицензии (СС) by Григорий Саталов. (Любое копирование и републикация приветствуются с упоминанием имени автора)
В комментариях можно задавать вопросы автору и выражать своё отношение к нему и к его произведениям. Если хотите следить за дальнейшими публикациями, подписывайтесь в раздел. Если нравится ставьте лайки, если не нравится - дизлайки
И да будут счастливы обитатели всех миров!
Больше интересных статей здесь: Новости науки и техники.
Источник статьи: От чего я стал историком.