Неизбежная связь боевых действий с насилием уже не раз привлекала наше внимание. Не следует полагать, что возникающий здесь парадокс является камнем преткновения только для европейского сознания. И в самой восточной культуре утверждение боевых искусств как особого пути совершенствования человека исторически было слито с решением нравственных проблем. Более того, вопросы нравственности, приобретающие для вступивших на воинский путь каждый раз личностный смысл, постоянно находились в поле зрения хранителей и носителей традиции. Осознание нравственных проблем в контексте дальневосточной культуры приобретало неповторимые черты благодаря взаимодействию наиболее влиятельных идейных течений, будь то конфуцианство, даосизм, буддизм чань или дзэн. Отсюда то своеобразие в трактовках общезначимых гуманистических идеалов, норм, принципов, которые легли в основу традиции боевых искусств. Однако среди них духовно-нравственные устои традиции занимают особое положение. Именно они приобрели наиболее универсальное значение в общекультурном контексте. Именно они получили высокое философское осмысление (идеалы «природной» гармонии и справедливости) и в то же время оказались доступными обыденному (массовому) сознанию (нравственные кодексы, этика поведения), превращаясь тем самым в едва ли не самый важный регулятор боевых искусств в традиционной культуре.
В XX веке в ходе все более интенсивного взаимодействия с западной цивилизацией традиционный статус искусств Будо был сильно поколеблен, в том числе сильно пошатнулась духовно-нравственная основа традиции. Все более массовое распространение боевых искусств в мире заставило искать выходы из тупиковых ситуаций, ответы на самые острые вопросы, в том числе связанные с нравственными проблемами. Мудрецы Востока оказавшимся в подобных критических или тупиковых ситуациях советовали вернуться к истокам и основам явления. Именно так поступали старые мастера, именно так действуют крупнейшие современные реформаторы боевых искусств, стремящиеся возродить традиционные идеалы и ценности.
Одним из показательных примеров тому может служить деятельность уже не раз упоминавшегося основателя Кёкусинкай Будо каратэ Масутацу Оямы. Зеркалом философско-нравственной концепции школы может послужить присяга зала, утвержденная Главным управлением организации в Японии. Вскоре после создания международной организации каратэ Кёкусинкай (в 1964 г.)текст присяги был опубликован в книге Оямы «Это каратэ»:
1. Мы будем тренировать наши сердца и тела для достижения твердого непоколебимого духа.
2. Мы будем следовать истинному смыслу воинского пути, чтобы наши чувства все время были наготове.
3. С истинным рвением мы будем стремиться культивировать дух самоотрицания.
4. Мы будем соблюдать правила этикета, уважения старших и воздержания от насилия.
5. Мы будем следовать нашим богам и Будде и никогда не забудем истинную добродетель скромности.
6. Мы будем стремиться к мудрости и силе, не ведая других желаний.
7. Всю нашу жизнь, через изучение каратэ, мы будем стремиться выполнить истинное предназначение пути.
Этой клятве призваны следовать воспитанники школы не только в Японии, но и в зарубежных филиалах, в том числе в странах социализма, где в текст присяги были внесены небольшие, но характерные изменения. Они связаны отчасти с особенностями социально-политического устройства социалистических государств. Однако решающее значение здесь, по-видимому, имело то, что на Западе в целом боевые искусства Востока были восприняты и стали культивироваться как спортивные единоборства. В этом отношении очень показателен польский вариант присяги зала, действующий в филиалах Кёкусинкай в ПНР уже с середины 70-х годов. Польская школа признана одной из сильнейших в Европе, и именно в ней стиль контактного каратэ был представлен как «спорт для всех». Специфика подобного типично западного подхода к боевым искусствам Востока обнажается при сравнении текстов присяги.
В п. 1 польской присяги широкое (традиционное для искусств Будо) понятие «непоколебимый дух» заменено более узким (и типично западным) понятием «спортивный дух». Соответственно в п. 2 философское понятие «воинский путь» заменено просто «борьбой». В п. 3 «стремление культивировать дух самоотрицания» (традиционная идея преодоления эгоизма как изначального и главного препятствия на пути совершенствования человека) заменено узкоутилитарной целью «постигать приемы и совершенствоваться в технике борьбы». Аналогично в п. 4 общее требование соблюдать «правила этикета» (которые на Востоке определяли весь стиль поведения, в том числе требование «воздержания от насилия») ограничено «спортивной этикой». В результате «воздержание от насилия» выпало из данного пункта присяги, получив далее (об этом чуть позже) несколько упрощенную трактовку. Пункт 5, провозглашающий «истинную добродетель скромности», освященную восточной философско-религиозной традицией, вообще исключен. (Напомним, что под следованием «богам и Будде» подразумевается политеистическая национальная японская религия синто —«путь богов»— и собственно буддизм. Обратим внимание, что п. 5 не переосмыслен или модифицирован в свете иной идеологии, а просто снят. Отсюда изменился порядок других правил. Пункт 6 японской присяги в польской соответствует п. 5 (расхождение только в нюансах). Пункт 7 японской присяги в польской соответствует п. 6, где фундаментальное восточное понятие «пути» вновь заменено «борьбой». Наконец, вместо исключенного п. 5 японской присяги введен новый п. 7: «Занимаясь каратэ, обязуюсь не распространять и не применять приемы борьбы вне зала». Это все, что осталось от другого фундаментального принципа всех искусств Будо — «воздержания от насилия». А ведь именно он составляет сердцевину того нравственного закона, который на протяжении многих веков цементировал традицию боевых искусств Востока.
Наряду, однако, с существенными различиями традиционно восточного и западного варианта данной присяги нельзя игнорировать и определенную общность. Восточный вид спортивного единоборства не мог бы успешно развиваться в ПНР (что имеет место сегодня), если были бы обрублены все корни, его питающие. Помимо техники борьбы, сохранены требования к поведению спортсменов в зале, сохранена и сама форма присяги как нравственного обязательства, которая совершенно чужда отдельным видам западного спорта. Любопытно, что в западной культуре присяга сохраняется в армии и в медицине. Ведь именно в этих сферах деятельности нравственное начало (защита родины и защита жизни каждого человека) выступает на первый план. В спорте же нравственная сторона либо сама собой разумеется (гуманистические идеалы спорта), либо спорт (при возобладании мотивации престижа, победы, славы) вообще оказывается вне понятия нравственности. В этой связи важно, что даже упрощенная в польском варианте присяги трактовка восточного принципа «воздержания от насилия» все же не подрывает нравственных устоев традиции боевых искусств.
Нравственный закон лежит в основании всех искусств Будо, препятствуя сведению их лишь к голой технике борьбы, которая легко может стать техникой убийства. Концепция «воздержания от насилия», разумеется, не является исключительной принадлежностью боевых искусств. От нравственных аксиом отталкивались крупные философско-религиозные системы Востока (и, конечно, не только Востока). Возьмем, например, первую ступень классической (восьмисту-пенной) йоги, которая именуется «ямой». Суть ее состоит в преодолении эгоизма и испытании ученика «праведным образом жизни», требующим не только не убивать, но вообще никому не причинять страданий. На этой ступени ученик должен был доказать духовную готовность следовать «пути». Однако упомянутая концепция приобрела в боевых искусствах особое значение. Этот путь более всего был наполнен соблазнами эгоистического самоутверждения за счет подавления слабых. Вот почему старые мастера, носители традиции, неустанно проповедовали нравственность с помощью поучительных и доступных всем преданий, легенд, притч. Их сюжеты и образы помогали быстрее уяснять и усваивать различие добра и зла, сея семена духовности в сердцах наследников традиции.
...Один юноша, три года изучавший каратэ, добился больших успехов. Почувствовав силу, он стал запугивать и притеснять жителей соседней деревни. Однажды на горной дороге он встретил старика и грубо потребовал, чтобы тот убирался с его пути. Старик вежливо попросил пропустить его, но юноша стал жестоко избивать старика, пока тот не распростерся на земле. Победитель восторжествовал — все его удары, отличавшиеся большой силой, достигли цели. Он же не встретил сопротивления, не считая того, что старик, по-видимому, случайно нанес ему едва ощутимый удар в область сердца. Юноша даже не вспомнил об этом, когда вернулся в свою деревню. Находившиеся неподалеку люди видели происшедшее, но не осмелились заступиться за старика, зная силу и буйный нрав юноши. Однако, как только он исчез, они бросились к пострадавшему, стараясь ему помочь. Но он вдруг сам легко поднялся и быстро ушел.
Примерно через две недели юноша начал чувствовать тошноту после еды и перестал хорошо спать. Через пять недель он уже ничего не мог удержать в желудке, и силы его таяли, как снег на весеннем солнце. К концу шестой недели он потерял 10 килограммов веса, не вставал с постели и был почти при смерти. Теперь он точно знал, что причиной его смертельного недуга был старик — его один-единственный незаметный удар. На пороге смерти он наконец понял свою вину, понял, что в суетном тщеславии поддался искушению стать самым сильным, чтобы обрести власть над окружавшими его людьми, держа их в постоянном страхе. Искренне раскаявшись и зная, что дни его сочтены, юноша пожелал получить прощение и послал брата на розыски старика. Сделать это, к удивлению брата, оказалось нетрудно. Старик как бы знал, что юноша станет его искать, и сообщил всем, где он живет. На следующий день брат привел его к умирающему. Юноша попросил прощенья, и старик, увидев, что просьба его искренняя, предложил свою помощь. Он дал юноше выпить какую-то жидкость, после чего тот сразу заснул. Постепенно силы вернулись к нему, и через неделю он выздоровел.
Старик оказался учителем каратэ, проживавшим неподалеку. Он рассказал, что встреча на горной дороге не была случайной — жители соседней деревни, долго терпевшие недостойное поведение молодого каратиста, обратились к нему за помощью. По их просьбе старик и решил преподать юноше урок. Узнав об этом, юноша попросился к старому мастеру в ученики. Тот оказал ему доверие, и впоследствии юноша стал его лучшим воспитанником...
В изложенной легенде нравственная основа боевых искусств предстает в обнаженном виде. Добро и зло полярны и представлены как бы в чистом виде. Такой подход проистекает из фольклорной традиции. Характерен он также для популярных буддистских нравоучительных преданий. В них согласно закону кармы (воздаяние за содеянное) добро всегда вознаграждается, а зло наказывается. Следует учитывать, что существовала еще философская традиция, где нравственные проблемы находили более сложные решения, как бы «по ту сторону добра и зла», а сами категории оказывались более подвижными, динамичными, внутренне противоречивыми, взаимообусловленными. Но для осмысления реальной сложности нравственной проблематики нужна была Определенная зрелость. На первом же этапе важна была именно четкость критериев в определении нравственного и безнравственного. Их различие должно было сразу схватываться массовым сознанием, способствуя регулированию поведения человека в обществе.
Показательно, что в данной легенде мастер боевого искусства выступает защитником обиженных и угнетенных, демонстрируя столь же высокий нравственный и духовный уровень, сколь и совершенное владение высшими приемами. В данном случае была использована легендарная техника «отсроченной смерти», существование которой в самой традиции боевых искусств не подвергается сомнению. Однако сейчас об этом судить трудно, тем более трудно было бы проверить действие таких приемов. Можно лишь предположить, что в их основе могли лежать знания народной медицины, связанные с воздействием на активные точки организма (с помощью иглоукалывания, массажа, прижиганий и т. п.). Не исключено, что отрицательный рефлекторный эффект на внутренние органы и нарушение энергетического баланса в организме могли проявляться спустя значительное время.
Не следует, конечно, думать, что методы воспитания, которыми пользовались старые мастера, всегда были столь радикальными. Порой достаточно было наглядно продемонстрировать подлинное искусство, чтобы в неокрепшей душе ученика произошел переворот. Об этом повествует другая легенда.
...В то время, когда между школами боевых искусств шла борьба за зоны влияния, некоторые мастера стремились доказать свое превосходство, вызывая на поединок учителя-соперника. Именно это пытался сделать один самоуверенный молодой человек, пытаясь спровоцировать известного старого мастера. Он начал с того, что, проходя мимо дома учителя, опрокинул ведра навоза на бобы, которые сушились неподалеку. На вежливые увещевания отвечал вызывающе и, демонстрируя свою силу, переломил бамбуковое коромысло. На требование юноши убраться из этой местности учитель промолчал и ушел домой. Молодой человек уже торжествовал победу, когда мастер вернулся с бамбуковым шестом вдвое толще сломанного и предложил еще раз показать свои возможности. После тщетных попыток юноша выронил шест, сказав, что человеку сделать это не под силу. Старый мастер легко переломил шест и, улыбаясь, сказал: «Возвращайся к своему учителю и попроси его тренировать твой дух так же хорошо, как он тренировал твое тело. Когда ты сможешь повторить этот бессмысленный подвиг силы, приходи ко мне как друг, чтобы мы могли вместе улыбнуться твоему неумному юношескому поступку». Юноша внял совету...
В обеих легендах интересно и то, что подлинный смысл, дух и нравственная сторона боевого искусства предстают как достояние целой традиции. Ее хранителями являются старые учителя, умудренные жизненным опытом и достигшие высот мастерства. В последнем случае живой пример и наставление старого мастера определяют верное направление дальнейшего пути молодого человека. В первом же случае суровый урок, который получает юноша, ведет к его духовному перерождению. Он прозревает нравственный смысл боевого искусства и возвращается к начальной ступени ученичества. Здесь показательно и то, что в дальневосточной традиции побежденный нередко становился учеником того, кто превзошел его. Наиболее преданные искусству люди могли таким образом обойти всю страну, аккумулируя опыт лучших мастеров разных школ, давая жизнь новым направлениям и стилям борьбы. Однако такое обновление никогда не затрагивало нравственных, духовных устоев традиции. Эти устои позволяли ей выживать даже в те периоды, когда границы между добром и злом начинали стираться, а нравственная проблематика обнаруживала свою реальную сложность и многоплановость.
Нравственные устои, характеризующие традицию боевых искусств, и сегодня еще сохраняют наглядные, а порой наивно-простодушные формы, восходящие к популярным жанрам буддистской литературы, а в конечном счете к жизненному опыту народа, выраженному в фольклорных образах и сюжетах. (Таковы многие историко-приключенческие фильмы КНР, такие, например, как «Герои Удана», «Волшебная коса», «Боевые искусства Шаолина»). Однако все шире нравственная проблематика предстает в философски и психологически более углубленном виде (нельзя не вспомнить здесь шедевры японского кинематографа, связанные с творчеством Акиро Куросавы: «Гений дзюдо», «Семь самураев», «Красная борода»). Заметим, что в последнем случае на первый план выходит не ревностное соблюдение нравственного закона, данного человеку как бы извне (культурной традицией), а страстный самостоятельный поиск добра и справедливости. Однако этот поиск, венчающийся прозрением высших нравственных идеалов, все же окрашен традиционным восточным мировосприятием.
В ряде существенных моментов оно отличается от нравственных идеалов христианской (евангелической) традиции. В ней, как известно, нравственное начало связано с жертвенностью личности ради духовного спасения человечества, точнее, той его части, которая обращена в веру Христа (на непримиримых язычников христианская нравственность не распространялась). На Востоке, в частности в буддистской традиции, существовал свой «сценарий» действия нравственного закона. Карма (закон воздаяния за содеянное) включа л борьбу добра и зла в некий космический ряд, в структуру всего мироздания, существующего благодаря действию природных начал (древняя концепция «инь-ян»). В результате борьба добра и зла в жизни людей вырастала до масштаба всего универсума, а следование нравственному закону становилось способом обретения высшей гармонии человеческого бытия как природного явления. Достижение этой гармонии делало поведение человека как бы естественно, спонтанно нравственным, хотя последующее осознание содеянного в конечном счете базировалось на четких критериях разграничения добра и зла, хорошего и плохого, нравственного и безнравственного.
Данная особенность восточного мировосприятия, пожалуй, наиболее наглядно проявляется в традиции боевых искусств. Ведь воин в критической ситуации должен действовать столь быстро, что оценить сознательно результаты своих действий, в том числе с позиции нравственности, он не имеет возможности. В то же время его принадлежность к искусству Будо налагает на него определенные нравственные обязательства. И если в теории (например, в дзэнской концепции) данная проблема легко разрешается, то в реальной жизни могут возникать сложные психологические коллизии. Подобная ситуация разворачивается в психологически насыщенной и достоверной новелле замечательного японского писателя Рюноскэ Акутагавы «Преступление Санэмона».
В рассказе Акутагавы повествуется о старом самурае Санэмоне, состоявшем на службе у князя Харунаги. Этот воин, отличавшийся необыкновенной честностью и прямотой, совершил тяжкий проступок. Он убил неожиданно напавшего на него молодого самурая Кадзуму. Отвечая на расспросы князя, Санэмон высказывает предположение, что возможная причина нападения на него связана с поражением Кадзумы на фехтовальном турнире в схватке с менее способным молодым самураем Тамоном. Санэмон был судьей, и Кадзума мог заподозрить его в несправедливости.
Мог ли Санэмон допустить нечестное судейство по отношению к Кадзуме, если он не скрывает от князя предпочтения его искусству? Вот что говорит старый самурай: «Я заведомо возлагал больше надежды на Кадзуму, чем на Тамона. Искусство Тамона суетно. Это порочное искусство, когда все помыслы устремлены только к победе — лишь бы победить, любой ценой победить, не гнушаясь ничем, даже низостью. Не таков Кадзума — его искусство возвышенное, благородное. Это подлинное искусство, честное и прямое, готовое встретить противника лицом к лицу. Я даже думал, что года через два или три Тамон никак не сможет соперничать с Кадзумой...» И тем не менее в душе Санэмона рождается сомнение. Он видит свою вину не в предпочтении Кадзуме, а в том, что, стремясь возвыситься над ним ради справедливости, он был «слишком мягок по отношению к Тамону и, напротив, чересчур суров с Кадзумой».
В рассуждениях старого самурая, отстаивающего высшие, в том числе нравственные, идеалы искусства Будо, психологический конфликт имеет ярко выраженную нравственную природу. Санэмона тревожит, что в результате его судейства была нарушена справедливость. Обратим внимание, что она восстанавливается спонтанно и естественно в ситуации неожиданного нападения Кадзумы, павшего от руки Санэмона. Ему уже не оставалось времени на размышления, хотя он и узнал противника. В конечном счете оказывается, что Санэмон руководствуется нравственным законом, понимаемым гораздо шире, чем честное искусство фехтования. Старый самурай совершает акт справедливого возмездия по отношению к молодому воину, который преступает этот закон и пытается совершить убийство. На последний вопрос князя, почему он все же убил Кадзуму, зная, кто был перед ним, Санэмон со всей прямотой и твердостью заявляет: «Я был обязан убить его! Санэмон — слуга вашей светлости. И, кроме того, самурай. И, как ни жаль мне Кадзуму, бандита я пожалеть не мог!»
Таким образом, нравственный закон в боевых искусствах Востока обнаруживается как бы на двух уровнях. В плане социальной практики он регулируется нравственными кодексами и этикой поведения. На уровне же философского осознания его категории вырастают до космических масштабов, реализуясь в идеалах «природной» гармонии и справедливости. Между этими уровнями, разумеется, нет жесткой и однозначной связи, но более высокий уровень в традиционной культуре задавал общий мировоззренческий контекст и ориентацию для нравственной оценки конкретных действий. Размышляя об этом, нельзя не задуматься о современных проблемах, с которыми столкнулась традиционная культура, вступив в диалог с западной цивилизацией и ее системой ценностей.
Разумеется, речь идет не об идеалах западного спорта как таковых, а о реальной спортивной жизни, которую все больше захватывает развращающее влияние коммерции и большой политики. Ведь ни для кого (по крайней мере, из профессиональных спортсменов) не секрет, что начертанные на знамени спорта благородные цели все больше заслоняются нездоровой конкуренцией. Сильнейшие рвутся к победе, славе, престижу, деньгам, возбуждая зависть (а то и ненависть) соперников. Они травмируют противника, но судьям трудно зафиксировать их или квалифицировать как запрещенные. Есть и другие нечестные пути обеспечения превосходства над соперниками. Спортсмены «накачивают» себя препаратами, резко повышающими на время функциональные возможности организма, но, увы, ведущими к его разрушению. И те и другие антигуманные способы завоевания лидерства подтачивают нравственные основы спорта высших достижений. Подобных опасностей не может избежать и культивирование спортивных восточных единоборств. Было бы наивным полагать, что сохранение в них рудиментов традиции достаточно для решения упомянутых проблем. Ритуальные элементы, некогда насыщенные глубоким духовным смыслом, но оторванные от своей культурной почвы, формализуются. Их содержание выхолащивается, а то и извращается, становясь выгодной мишенью для тенденциозной критики. Так или иначе традиционные элементы восточного ритуала и правил этикета уже не могут служить надежным регулятором нравственного поведения спортсменов. Вместе с тем спортивные восточные единоборства все-таки являются (или могут явиться) своеобразным «окном» в культуре Востока. Изучение же- истоков и вершинных достижений культурной традиции может дать обильную пищу для размышлений, определенные стимулы для перестройки сознания каждого спортсмена. А это небезразлично для общих умонастроений в спорте. Если для западного спорта и неприемлемы идеалы «до» («пути») в том виде, в котором они были сформулированы на Востоке, то, по крайней мере, стоило бы позаботиться о поиске в спорте чего-то равно-мощного по воздействию на души людей.
Противоречива и современная практика обучения рукопашному бою. Если упор делается на технику, то сама по себе она безотносительна к нравственности. В идеале здесь нравственные понятия прорастают в категорию патриотизма, где находит, в частности, оправдание справедливое насилие над врагами родины. Но патриотическая позиция, безусловно содержащая общечеловеческие ценности, все же «частична», ибо отражает интересы отдельных наций и государств, которые могут вступать в конфликт. Не случайно жизненная необходимость мирного сосуществования вытесняет идеологию конфронтации, утверждая одновременно безусловный примат общечеловеческих, в том числе нравственных ценностей над узконациональными, государственными или религиозными.
В этой связи нуждается в пересмотре и нравственная проблематика дальневосточных боевых искусств. Нужны новые подходы, позволяющие ассимилировать тот опыт, который имеет непреходящую ценность. А ведь данная традиция несет в себе уникальный опыт возвышения нравственных идеалов (хотя бы в плане мировоззренческой установки) до всеобщих (не только общечеловеческих, но даже космических) масштабов. Речь в данном случае идет не о конкретном философско-религиозном содержании традиционных восточных представлений. Важен сам принцип создания в культуре такой модели, которая направлена на преодоление «частичности» человеческого бытия, на возвращение культуры культуре и человека человеку.