Певчие птицы поют для того же, для чего и собаки лают. Столбят песней место: я, мол, тут живу, имейте это в виду все, кого это касается!
Наверное, так и есть. И все же песню соловья или жаворонка как-то трудно связать с оголтелым собачьим лаем, что-то мешает нам пение птиц понимать, как собачий лай. Еще, наверное, и потому, что птицы не набрасываются на нас с песнями, как собаки с лаем...
Впрочем, не будем спорить: что мы знаем о пении птиц? Почему они поют? От радости или с горя — как и мы? Или у них совсем другие причины? Но уж в любом случае должны они петь, чтобы их другие услышали. Петь для кого-то — иначе зачем и петь!
Хотя кто их знает? Человек часто только сам для себя поет. И никаких слушателей ему не надо. Может, и птицы так?
Довелось мне раз видеть певчую птицу, песни которой было... не слышно! Птица широко разевала клювик, тужилась, запрокидывала головку, горлышко ее трепетало, язык в клюве бился колокольчиком, а песни... не было. Птица пела... молча! Я слушал ее и ничего не слышал.
Поет певчая птица, а песни нет! Зачем же она тогда поет, для кого поет, если ее никто не слышит? Ни для себя, ни для других.
А она поет!
Хозяин представил птицу как редкую амадину. Назвал ее по-латыни: русского названия этой тропической птицы он не знал, а может, его и вообще не было. Пичуга старательно пела, все делала так, как поющей птице положено, но ни единого звука не вылетало из ее клювика.
Похоже, пичуга и сама себя не слышит! Звуков-то из горлышка никаких. Песня не только бессловесна, но и беззвучна. Какое же ей удовольствие рот попусту разевать, языком трясти без толку?
Ушел я от птицелова растерянный, ничего не поняв. А теперь думаю: не может быть! Не может быть, чтобы птица пела ни для кого. Должен, непременно должен быть кто-то в джунглях или в саванне, где эта птица живет, кто слышит и ценит беззвучное для нас пение! Кто внимает ей — и только ей. Иначе к чему все эти потуги?
А в общем-то, ничего особо невероятного: есть же звуки, которые мы не слышим. Собака вострит ухо там, где для нас полнейшая тишина. Ци-кадка крохотная на травинке сучит крылышками и ножками, явно изо всех сил стрекочет, а мы об этом даже и не догадываемся. Хор беззвучных песен гремит вокруг, а наше ухо глухо. Нам медведь на ухо наступил...
Поющий и орущий мир неслышных нам звуком! Для нас, тугоухих, это мир тишины, о котором мы ничего не знаем. А он рядом с нами, он вокруг.
Птица-неслышимка поет таким голосом, который уху нашему не по силам. Видно — поет, а в ухо ни звука не влетает, не вылетает. Не знаешь, кому и верить: ушам или глазам?
Нашего соловья-свистуна слышно за километр. Жаворонок, чтобы его всем слышно было, взвивается с песней под облака. Все стремятся быть услышанными — и как можно дальше. У каждого для этого свой способ есть. Все хотят обратить на себя внимание: один криком кричит, другой всем на глаза лезет. Кто на самую маковку усаживается, а кто старается петь тогда, когда все другие молчат. Все стремятся перекричать друг друга. А зачем?
Вот птица, которая поет беззвучно.
Оказывается, совсем не обязательно орать и глаза мозолить только ради того, чтобы тебя все слышали. Да и обязательно разве, чтобы слышали непременно все? Довольно, если услышат те, для кого ты поешь. А они непременно должны услышать, хотя бы уж потому, что они такие же, как и ты. И уши их чувствительны к твоей беззвучной для других песне. Им медведь на ухо не наступал.
Твое дело петь, кому надо — услышат. Те, для кого поешь. А зачем тебе все другие? И зачем им ты, если они тебя не слышат? Даже если на самую высокую елку залезешь?
Весело смотрю на беззвучно поющую птицу: всем видом своим поет! Горлышко встопорщено и дрожит, язычок бьется бубенчиком.
Но кто ее слышит в этих каменных джунглях, за тридевять земель от ее родины. Где вечное лето и не бывает зимы. Где живут странные певчие птицы, которые беззвучно поют для тех, кто их слышит и понимает.
Пичуга поет и поет, она надеется, что и на чужбине кто-то ее слышит и отзовется. Но никто не слышит ее, никто не отзывается.