Заприметили ее мы еще издали, на высоком берегу Безымянной губы. В бинокль хорошо различалась двускатная крыша с выдранными, как перья из крыльев старой птицы, досками. Продолговатая, приземистая, она едва не зависла над обрывом. Казалось, подползла к самому краю, глянула вниз: что там? И вжалась в землю от страха, застыла, прогнувшись коньком, как хребтиной. Приметная постройка и странноватая: прямо от нее шел беспрерывный гул, прорезаемый гортанными и визгливыми криками. Решено: подвернем к избушке, перекурим да и поинтересуемся, что за шум. Еще мы надеялись найти железную бочку, чтобы починить днище вездехода, пробитое камнями на переездах. С таким «дуршлагом» соваться в речки опасно.
Подъехать вплотную к берегу не удалось: помешал крутобережный ручей. Вездеход заглушили рядом с ним. Но привычной тишины не наступило, с обрыва несся сплошной гул, а от избушки — истошные крики. Понятно: птичий базар. Жаль, что избушка не волшебная, не на курьих ножках, не попросишь повернуться к нам передом, а к морю задом, да еще и вниз спуститься. Пришлось карабкаться по глинистому откосу. Вскоре, распугав истошно кричащих на крыльце чаек, мы, подобно «бревенчатому старожилу», тоже, вжавшись в землю, опасливо глянули вниз. Наблюдать жизнь птичьего базара очень интересно. Весь обрыв в белых подтеках. На карнизах, отдельных выступах, в мелких выемках сидят пингвинчиками кайры. Высиживают яйца, согревают или кормят птенцов, а то и просто так коротают часы в одиночку — «бессемейные». Иные либо угорело носятся в воздухе, либо спокойно плавают и ныряют далеко внизу, в Баренцевом море. Гвалт стоит невообразимый. Объясняемся как глухонемые — руками и мимикой. Вдобавок в нос нам шибает базарным духом. Очень крепким и острым — смесь нашатырного спирта с уксусом. Дух этот, по-моему, успешно может соперничать с известным ливерпульским сыром «с запахом в двести лошадиных сил» в описании английского классика. Аж голова кружится... Удивительно, как успевают птицы и с многочисленными делами управляться, и вволю, от всей души «помолотить языком».
На архипелаге не менее полусотни базаров. Разных по численности и «личному составу». Говорливые кайры; легкокрылые моевки; стремительные черные чистики; маленькие и подвижные, с коротким вздутым клювиком люрики; похожие на попугаев меланхоличные тупики; внушительные — как им и подобает быть — чайки-бургомистры. Конечно, такое «общежитие» привлекает хищников. Стараются загнездиться рядышком соколы и полярные совы. Песцы частенько забегают «на предмет чего-нибудь поесть». Не прочь заглянуть сюда и белые медведи, подбирая внизу то, что свалилось после паники сверху.
Видели мы всего лишь маленькую часть самого крупного базара не только Новой Земли, но и всей Арктики, — базара Безымянного. По данным ученых, в тридцатые годы растягивался он на 23 километра, а пернатых жителей насчитывалось более полутора миллиона. Через двадцать лет птиц осталось меньше трети. Следы безоглядного промысла не исчезли. Из земли торчат ломы, чтобы привязывать веревки для спуска при сборе яиц и отлова кайр. Тут же вместительные, с деревянным срубом ямины. Они, как надежные холодильники, сохраняли добычу. Но прошли те времена, «когда пароходы при подходе к берегам новоземельским врезались в массу птиц», и, вероятно, долго еще не наступят. В наши дни из-за потепления Арктики развиваются плывуны и оползни, которые нередко сносят целые участки берегов вместе с карнизами, птицами, птенцами.