Железные, слегка скособочившиеся ворота скрипнули и неохотно распахнулись. Дернулась повозка. Лошадка светло-серой масти по кличке Ракета везла нас в мир «за семью печатями», почти в сказку: за невзрачными этими воротами, в степном приволье обитают звери с пяти континентов! «Дикие звери»,— предупредили нас перед дорогой, и кличка лошади показалась нам не случайной. Но Ракета шла нога за ногу, а впереди, насколько хватало взора, простирался выцветший под солнцем травяной ковер. Никаких следов невиданных зверей.
— А ну-ка, остановись, — наш гид, научный сотрудник заповедника Маршида Юнусовна Треус тронула возницу за плечо. — Сейчас сориентируемся.
Она встала, поднесла к глазам бинокль:
— Там — сайга, левее — лошадь Пржевальского, дальше олени, каффры... Где же канны?.. Нашла! Едем к ним. — Маршида Юнусовна так легко размечала рукой казавшееся пустым пространство, что мы, не веря глазам, тоже стали всматриваться в горизонт.
Действительно, то тут, то там в зеленой дали можно было различить черточки разных оттенков. Неужели это стада? Еще явственнее почувствовалась глубина простора. А Ракета уже отмеряла его неспешным рабочим шагом.
— Ой! Ай! Стой! — вдруг заорал кинооператор Саша из Херсона, вскочив и вскидывая камеру. — Вон, вон...
— Да это заяц, — с ироничным спокойствием бросила школьница Света, представленная нам как будущий зоотехник. — Их здесь знаете сколько!
Заяц, видимо, показался Саше экзотическим. Его трясло нервной дрожью, никак не мог сладить с камерой. Только истинный горожанин способен так волноваться, встретив косого. Упустил-таки...
И вдруг... Африка! В ста метрах от нас стояли антилопы-гну. Фиолетовые, причудливой формы животные, которых почему-то называют голубыми и почему-то антилопами. Русский географ и путешественник П. К. Козлов писал о них так: «Гну в высшей степени оригинальное животное, с корпусом лошади и головой буйвола. Кричит, как хищная птица, а когда сердится — фыркает и храпит по-лошадиному...» Эти не кричат и не фыркают, просто смотрят на нас, но во всем остальном подтверждают слова Козлова. Саша соскакивает с повозки и начинает подкрадываться к ним на полусогнутых. Тут я вспоминаю, что другой натуралист, Гаррис, отмечал странности в поведении гну. «Природа, — писал он,— сотворила его в момент дурного расположения духа».
— Осторожно! — предупреждает и Треус. — Они непредсказуемы!
И впрямь. Раздался храп и... Стадо тяжелым галопом, оттопырив хвосты, шарахнулось в сторону. Саша же, потеряв всякое чувство реальности, помчался вслед за «кадром». Даже гну оторопели и встали как вкопанные. Все замерли. Лишь кинокамера вовсю крутила пленку...
А степь оказалась полна внезапностей. Едва отъехали, словно из небытия, появилось стадо антилопы-сайги. Уж этих-то стоит рассмотреть поближе. Очень хочется, чтобы попали в кадр их нервные, похожие на короткие хоботы носы. Да где там! Сорвались с места, словно ветром сметенные. Растворились вдали.
Те сайгачьи носы я помню по телепередачам из среднеазиатских полупустынь, где восстановлено многочисленное поголовье сайгаков. Это сайга и есть. Кстати, единственный вид, вычеркнутый наконец из Красной книги. Но только здесь я узнала, что в былые времена эта самая быстрая в мире антилопа, да туры — дикие предки нынешних коров, — да таинственные, навсегда исчезнувшие тайпаны населяли в избытке южное Приднепровье. С тех давних пор сохранились в степи каменные изваяния идолов некогда кочевавших здесь племен. Один из них стоит при въезде в Асканию-Нова, как символ неразгаданных таинств.
— Каффры! — тревожно сообщает Маршида Юнусовна. — Каффрские буйволы.
Возница смотрит на нее в нерешительности:
— Будем объезжать?
— Они опасны? — спрашиваю и я.
— Им всегда уступают дорогу даже слоны!
Всматриваюсь в чернеющее впереди стадо. Стоят неподвижно. Контрастно белые рога напоминают лихо торчащие в стороны косицы, они сходятся на лбу, образуя своеобразный «пробор». Черные лоснящиеся бока мерно покачиваются... Да вовсе они не стоят, а идут! Прямо на нас!
Ракета взяла левее и поддала скорости. Буйволы — когда они успели? — выстроились клином. Впереди — здоровенный вожак размером с квасную цистерну. Остальные семеро ступали ему в такт, ни на секунду не останавливаясь и не сбивая шага. Было что-то пугающее в непреклонности их движения, в явной его организованности. Мы старались объехать стадо, но выставленные вперед «проборы» неизменно ориентировались на повозку. Расстояние же между нами никак не увеличивалось, хотя налицо была очевидная разница между нашей суетливостью и хладнокровием буйволов. Они шли и шли, держа нас в поле зрения, как стрелка компаса, хотя по всем физическим законам мы давно должны были уйти от направления их хода. Как наваждение.
Не помню, сколько это длилось, но ощущение приближалось к кошмару. Каждую секунду казалось, что вожак рванет и стадо ринется на нас. Сметет, конечно! И каждую следующую секунду мы обнаруживали, что всё как прежде и Ракета не сумела оторваться от черных, наступающих на нас туш с рогами-вилами наперевес ни на метр. «Гоните!» — не выдержала Света. Возница замотал головой. Должно быть, буйволы реагировали на скорость скоростью, и он это знал.
Наконец дистанция увеличилась: мы перестали их объезжать и ушли «по касательной». Все облегченно вздохнули. Тут-то Маршида Юнусовна объяснила, что это единственное в мире животное, которое, почуяв охотника, само начинает за ним охоту. Как это происходит, нам рассказывать не надо было...
Опомнившись, мы обнаружили, что за нашими приключениями внимательно наблюдают. Из травы торчали стройные шеи с оттопыренными ушами. В бинокль я рассмотрела и рыжие туловища в крапинку, и даже заглянула в прекрасные глаза пятнистых оленей. Но едва повозка стала к ним приближаться, олени, как по команде, повернулись к нам хвостами и ускакали.
А это кто? Лошадь не лошадь, осел не осел... Желтые с короткими, как щеточки, черными гривками. Куланы. Жители Тибета, Центральной Азии. Ракета сворачивает вправо, выпрямляя маршрут, сбитый каф-фрами. Теперь на нашем пути, словно земляной вал, раскинулось стадо зубров. Голов тридцать лежат, только один стоит, как глыба. «Они не тронут», — говорит Света тоном хозяина. У вожака длинная челка спускается на глаза, бородища до колен. При нашем появлении лениво поднялись еще несколько зубров. Проводили нас безразличным взглядом. А рядом опять торчат в рядок столбики-шеи с оттопыренными ушами. Неужели все те же олени? Или другие? Нет, похоже, что те. Какие ж любопытные!
На горизонте, отставив ногу, как по стойке «вольно», высится верблюд. Только странный какой-то. Смотрю в бинокль. Понятно! Линяет, и посреди туловища болтается, свисая до земли, пласт шерсти. Как одеяло. Передняя часть верблюда голая, а задняя — будто в штанах. Рядом лежит на земле верблюдиха. Тоже в беспорядочном одеянии.
— Ну, вот и приехали, — сообщает Маршида Юнусовна. И громко выкрикивает названия цветов. Это клички.
Нам навстречу спешат прекрасные, стройные животные с длинными винтообразными рогами. Антилопы-канны. Каждая много крупнее Ракеты. Окружили повозку, лезут мордами в нашу поклажу — в сумки, портфели и, конечно, в Сашину аппаратуру. Мы в плену. Они позволяют себя потрогать, даже как будто не замечают этого. Они ручные. А голос Маршиды Юнусовны запомнили с самого детства.
Я не знаю ничего из творений ума и рук человеческих, что могло бы сравниться с творением природы. Сам искус — а слово «искусство» от этого корня, — сам соблазн соперничества обречен на провал. Нарисовать канну невозможно. Даже подобрав на палитре голубовато-серый тон шерсти, как передать свечение, исходящее от ее тела? Как остановить на картине скольжение бледно-коричневых теней, сопровождающих каждое движение? А канна постоянно в движении. Как передать сочетание гибкости и силы, которое чувствуешь под ладонью? И глаза — огромные и озорные...
Между тем у повозки царит беспорядок. Света с ведром бегает вокруг огромной самки, пытаясь подобраться к ее вымени. Дело в том, что ас-канийские канны — единственные в мире дойные антилопы. И дойка в степи — гвоздевой эпизод в киносюжете, ради которого прислан из Херсона Саша. Вся эта затея явно не по вкусу вожаку стада, и он пытается защитить молочную мамашу от показухи. Другой самец нейтрализует злодея-оператора: подкравшись сзади, теребит губами его волосы, подбирается и к бороде. Саша отмахивается, но Нарцисс (так звать озорника) не муха. Я мчусь к повозке за булкой, которую категорически запрещено давать животным. Но что делать! Надо спасать положение. Лакомки, в том числе и молочная мамаша, столпились вокруг меня. Теперь Маршида Юнусовна бегает вокруг с ведром и, выкрикивая названия цветов, пытается выстроить мизансцену.
И в это время раздался вопль Саши: «Каффры!»
Да, это были они. Правда, довольно далеко. Но намерения их очевидны: идут на нас. Стоит ли говорить, что в следующую минуту Ракета отстаивала честь своей клички. Отступали мы с шиком, рядом мчали грациозные антилопы — ослепительный эскорт!
Скоро канны оставили нас. Видимо, мы пересекли границу их территории. Да, в кажущемся безбрежье степи есть невидимые барьеры. Каждый вид животных придерживается своей вотчины, кочуя в ее пределах. Но есть и общий предел.
Впереди граница: двухметровая решетчатая ограда тянется далеко в степь. А за ней на высоком кургане — всадник. Это егерь, смотритель заповедника, где в семи загонах на полувольнои содержании живут сорок четыре вида копытных разных континентов. Мы путешествовали по самому большому участку — право, загоном его никак не назовешь! — Чапельскому поду. Но сейчас все наше внимание по ту сторону решетки. Там пасутся зебры.
— Только не смотрите в их сторону, — вдруг предупреждает Треус. — Делаем вид, что они нас не интересуют. Иначе убегут!