«Степь да степь кругом, путь далек лежит...» Песня не обманывает: куда ни взгляни — направо ли от дороги, налево ли, вперед ли, назад, — перед глазами сплошная степь. Она то расстилается по равнине, то взбегает на холмы и пропадает в мареве у горизонта. И путь, пролегающий через эту степь, действительно далек, так далек, что едешь и день, и два, и три, а перед глазами все та же бескрайняя картина степных просторов.
Когда-то по этой дороге проезжал Александр Сергеевич Пушкин...
Сентябрь 1833 года. Пушкин собирал материалы о пугачевском восстании.
Здесь, в Оренбургских степях, он, можно сказать, окунулся в стихию, которая обдавала живым дыханием событий полувековой — для Пушкина — давности.
Что такое полвека? Миг для истории. Целая жизнь для человека.
Если быть абсолютно точным, Пушкина отделяло от пугачевщины шестьдесят лет.
Были еще живы люди, которые помнили то время, «как мы с тобою,— писал Пушкин жене, — помним 1830 год».
Сохранилась, не слишком изменившись, обстановка — в селах, городках, казачьих станицах и крепостях по берегам Самары и Урала, вдоль которых несколько дней ехал Пушкин. Сохранилась нетронутой, словно и не прошумели над ней десятилетия, природа. И дорога оставалась такою же, как в старину, в XVIII столетии.
Она и тридцать лет спустя, после той, знаменитой ныне, поездки Пушкина оставалась такой же.
В «Материалах для географии и статистики России, собранных офицерами генерального штаба» и опубликованных в 1868 году, сообщалось, что почтовые дороги «могут считаться в лучшем состоянии», мосты на них «исправно поддерживаются и по сторонам дороги обрыты канавами для стока воды». Что касается остальных дорог — торговых, скотопрогонных и проселочных, — то они «остаются в натуральном виде и отличаются одна от другой только шириною».
По нормам того времени почтовые дороги имели в ширину тридцать сажень, то есть шестьдесят четыре метра. Скотопрогонные должны были иметь в ширину семьдесят сажень. Я пишу «должны», ибо нередко при запашке полей земля у дорог «отхватывалась».
Впрочем, в Оренбургских степях пушкинских времен этого почти не наблюдалось. Степи лежали большей частью нетронутыми. Были еще дороги для арестантов. Эти дороги, как и скотопрогонные, случалось, совпадали с почтовыми трактами, но чаще прокладывались особо, сообразуясь не с «ближайшими расстояниями городов», а с «удобствами относительно беспрепятственного конвоирования арестантских партий этапными командами».
В своих письмах с дороги во время того путешествия (а их сохранилось одиннадцать) Пушкин ничего не пишет жене о встречах с арестантами. Хотя, можно предположить, такие встречи скорее всего были путь из Петербурга в Оренбург и Уральск неблизкий, более двух тысяч верст, и не раз, надо думать, «арестантская» дорога совпадала с почтовой...
Пушкин следовал почтовой.
Еще в Москве он специально нанес визит малосимпатичному ему человеку, почтдиректору А. Я. Булгакову (тот вроде гоголевского Шпекина не гнушался перлюстрацией чужих писем, и сие было широко известно) , чтобы «выпросить лист для смотрителей, которые очень мало меня уважают, несмотря на то, что я пишу прекрасные стишки». Так, шутливо, сообщал поэт жене.
Дело же для путешественника той поры было нешуточное. «Лист», о котором упоминает Пушкин, это так называемая подорожная, документ для получения почтовых лошадей.
Как чиновник десятого класса (титулярный советник) Пушкин имел право на три лошади. Для сравнения скажу, что «особам первого класса» полагалось двадцать лошадей, «митрополитам и действительным тайным советникам» — пятнадцать. По «Правилам, изданным по высочайшему повелению» еще в 1808 году «для проезжающих на почтах», Пушкин наряду с «протоиереями, капитанами... и всеми чинами, состоящими в 9—14 классах», действительно, не слишком был «уважаем» смотрителями. Когда дорога была плоха — она же чаще всего была плоха, особенно в дождливую погоду, — он мог просить дополнительных лошадей. Мог просить. Смотритель же имел право ему и не дать. Даже за дополнительную плату.
Когда в то путешествие Пушкин выехал из Петербурга, «погода была ужасная». «Ямщики закладывают коляску шестерней, стращая меня грязными проселочными дорогами».
Значит, Пушкин все же брал за Кирпичный мост на старом почтовом тракте Симбирск — Бузунук — Оренбург дополнительную плату лошадей сверх тех, что положены были ему по «чину».
А на юге, за Москвой, Казанью и Симбирском, а также на протяжении всей дороги до Оренбурга погода была на удивление сухой, дороги не задерживали, и Пушкин мог ограничиваться положенной ему тройкой.
«Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстает и остается позади».
Узнали? Эти, памятные всем нам, строки Гоголь писал спустя примерно три или четыре года после пушкинского путешествия. Почему я их вспомнил? Потому что в ту сухую осень дорога за пушкинской коляской действительно дымилась; он спешил, ехал быстро, всё отставало и оставалось позади во время этого двухтысячеверстного пути, мелькали полосатые верстовые столбы, шлагбаумы и будки с солдатами инвалидных команд при въезде в города, гремели под колесами коляски мосты...
Один такой мост, который проезжал Пушкин, вы можете увидеть на современной фотографии.
Один он и остался. Других давно нет. А этот стоит, радуя глаз красиво переброшенными через овраг кирпичными арками, верст за шестьдесят от Оренбурга, в стороне от современной асфальтированной трассы. Стоит, по сути дела, в степи, среди полей, которые ныне расстилаются на месте бывшей степной целины.
Помните, как у Пушкина, в романе «Евгений Онегин»?
Шоссе в России очень плохи, Мосты забытые гниют...
Но этот — сохранился.
Сохранился оттого, что был каменный. А во-вторых, оказался не у дел. Позабыт-позаброшен...
Нет, не позабыт!
Местные жители вам непременно покажут его, если вы попадете в окрестности села — бывшей станицы — Татищево.
Когда-то в Оренбург из центра России ездили через него. Станица Татищево имела статут крепости. Но о ней речь впереди...
А мы с вами прибываем в Оренбург. По другой, новой, дороге — она минует берег Урала и лишь под самым городом подходит близко к нему.
Современное, асфальтированное шоссе. Современный, большой город.
Как и встарь, он является центром огромного края — Оренбургской области, занимающей территорию между Башкирской Автономной и Казахской Союзной республиками, — это с севера и юга. А с запада и востока она, соответственно, граничит с Куйбышевской и Челябинской областями.
Строили Оренбург в середине XVIII века как форпост на юго-восточных окраинах России против набегов неспокойных и недружественных кочевников; их тогда именовали не совсем точно одним словом — киргиз-кайсаки. Оренбург стал центром, городом, а по Уралу (он тогда именовался Яиком) с верховий до Каспийского моря основаны были тогда же крепости, и среди них те, что интересуют нас, через которые проехал Пушкин, — Чернореченская, Татищева, Нижнеозерная, Рассыпная... Замыкал его маршрут по Яику — Яицкий городок, ныне город Уральск.
Оренбургская крепость строилась на высоком правом берегу Урала. Самой крепости давно нет, но от того времени сохранилось немало зданий. Впрочем, «немало» — понятие относительное. Во всем городе к началу XIX века было около полутора тысяч строений, причем большинство деревянных. Но вот два, может быть, самых примечательных здания стоят и поныне — Неплюевское училище и гостиный двор.
Военное, по имени основателя, Неплюевское училище было создано в 1825 году. В тридцать третьем, когда его посетил Пушкин, в училище было восемьдесят воспитанников (по современным масштабам — количество, вызывающее улыбку). Оно готовило офицеров для казачьих частей. И вот еще любопытная деталь: в военном училище существовало девичье отделение (так сказать, на его базе; для девочек в этом губернском городе специальных учебных заведений еще не было). Но все это так, к слову. Нас училище интересует потому, что с ним внимательно познакомился Пушкин.
Ему очень понравился директор училища, инженер-капитан К. Д. Артюхов, добрейший, умный, веселый и чрезвычайно забавный собеседник. Так его характеризует Владимир Даль, писатель, автор знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка», а в ту пору чиновник при оренбургском губернаторе. О посещении училища Пушкиным Даль пишет в своих «Записках о Пушкине».
С Далем и Артюховым поэт ездил в Бердскую слободу, где во время осады пугачевцами Оренбурга находилась резиденция их предводителя и где нынче возле места, на котором стоял дом Пугачева, укреплена пушечка тех времен. Из нее стреляли повстанцы.
В Бердской слободе Пушкин познакомился со старой казачкой Бунтовой, которая хорошо помнила пугачевщину и многое рассказала поэту...
«Я путешествую, кажется, с пользою», — подытоживая свои впечатления, писал Пушкин жене.
Артюхову Пушкин подарил на память экземпляр своей «Истории Пугачева» (впрочем, по распоряжению царя она вышла под названием «История пугачевского бунта»).
Казацкая слобода Берда располагалась тогда примерно в семи верстах от города. Вы должны неплохо ее знать: о ней рассказывает глава «Мятежная слобода» в романе «Капитанская дочка».
Сейчас туда со всем комфортом можно доехать за пятнадцать минут на городском автобусе.
А гостиный двор находится в самом центре Оренбурга. Когда-то он был самым внушительным зданием города. Впрочем, и сейчас производит впечатление...
Дадим слово человеку, который увидел его сразу после постройки, в начале 60-х годов XVIII столетия, а спустя десять лет принял участие в обороне Оренбурга против пугачевцев. Это П. Рычков, член Российской Академии наук, первый географ Оренбургского края.
Вот что он писал:
«Для купечества внутри города построен каменный гостиный двор чет-вероугольный, которого длина по большой улице, называемой Губернской, 104 сажени с полуаршином, а ширина 94 сажени; лавки все внутри двора с сводами и с навесом, так что никакая погода торгующих тут не беспокоит...»
Помогу вам вначале произвести перевод прежних размеров в нынешнюю систему мер. Длина здания по главной улице — 222 метра. Внушительно, правда? Однако самое любопытное, возможно, даже не это.
Гостиный двор построен по типовому, так сказать, принципу той эпохи: замкнутый четырехугольник с внутренним двором и крытой, опоясывающей все здание галереей — чтобы, как замечает Рычков, непогода не беспокоила купцов и покупателей. Однако в отличие от многих подобных сооружений эта галерея в гостином дворе Оренбурга была сделана не снаружи, а внутри. С улицы ее нет. Можете убедиться в этом на фотографии. Причем замечу, никаких существенных переделок гостиный двор за свою более чем двухсотлетнюю историю не претерпевал.
Так в чем же дело?
В оборонительной идее. То есть в идее, которая позволяла это торговое сооружение с толстыми кирпичными стенами, построенное в виде каре, без труда превращать в крепость.
Галерея была внутри, а снаружи — сплошные стены, с окнами, которые было нетрудно в нужную минуту заложить мешками с песком, поставить в них пушки... Иными словами, крепость в крепости. А точнее цитадель. В других, более древних, городах роль такой цитадели выполнял кремль. Как, например, в Казани, которую тоже штурмовал Пугачев (он взял город, но захватить цитадель-кремль так и не смог).
Военно-оборонительная история Оренбурга во время пугачевского восстания сложилась так, что превращать гостиный двор во внутреннюю крепость не пришлось. Но возводился он именно так, с таким расчетом.
Вообще, военное значение Оренбурга после пугачевского восстания было вскоре утрачено. Волнений, подобных пугачевщине, в этих краях больше не возникало. Недружественные народы, проживавшие в степях вдоль уральской линии, постепенно привыкали к главенствующему положению России. Крепости по Уралу постепенно превращались в мирные казачьи станицы. Но не мог пропасть, рассыпаться в прах ратный потенциал обширного края, населенного неробкими людьми.
Новые, важные грани судьбы этих людей — потомков тех, с кем встречался здесь Пушкин, — открываются перед нами, когда мы едем от станицы к станице вдоль берега быстрого Урала.
Мне эти грани резко и неожиданно открылись в станице Татищево.
Я был как бы убаюкан стариной. Славной, увлекающей воображение стариной.
Татищево как военное укрепление было заложено летом 1736 года одним из «птенцов гнезда Петрова» — Иваном Кириловым, который уже после смерти Петра 1 устраивал крепости по всему течению Яика.
Между прочим, в личной библиотеке Пушкина сохранилась его книга, под таким, характерным для 18 века, пространным названием — «Цветущее состояние всероссийского государства, в каковое начал, привел и оставил неизреченными трудами Петр Великий, отец отечества, император и самодержец всероссийский и прочая, и прочая, и прочая».
Во втором томе этой книги описаны, среди прочих, губернии Астраханская и Сибирская, в которых И. Кирилов трудился на благородной ниве обустройства сего обширного края (прощу прощения за невольный архаично-торжественный стиль).
Крепость, о которой мы ведем речь, была вниз по течению Урала при впадении в него речки Камыш-Самары. Ее потому и назвали Камыш-Самара. Позже преемник Кирилова В. Н. Татищев переназвал крепость в память того, что немало занимался ею; так и было сказано в одном старинном документе, что он «немалую и регулярную крепость рвом и валом при себе застроил».
«Немалость» ее, разумеется, была относительной. Татищева, как и большинство других крепостей на Яике, представляла собою... Но лучше дадим слово Пушкину, точнее, его герою, Петруше Гриневу. Вот его первое впечатление от такой крепости, хорошо вам памятное по роману «Капитанская дочка»:
«Я глядел во все стороны, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал; но ничего не видел, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором... У ворот увидел я старую чугунную пушку...»
Вот такая невзрачная картина открылась юному прапорщику Гриневу. Но он несколько преувеличивал, вернее; преуменьшал (мы ведь помним, в каком состоянии и с каким настроением он ехал служить отечеству!) .
Вспомнить же Белогорскую крепость из романа мы имеем полное право. Она, как утверждают знатоки творчества Пушкина, «списана» с Татищевой.
Почему именно с нее?
На ней, как говорится, многое «сходится». Пушкин дважды побывал в ней — по дороге в Оренбург и потом — по дороге из Оренбурга в Уральск. В записной книжке во время путешествия поэт фиксировал слова очевидцев, стариков, которые помнили пугачевское восстание: «В Татищевой Пугачев пришед вторично спрашивал у атамана, есть ли в кр. (епости) провиант. — Ат. (аман), по предварительной просьбе старых казаков, опасавшихся голода, отвечал, что нет. — Пугачев пошел сам освидетельствовать магазины, и нашел их полными, повесил атамана на заставах».
То есть на перекладине ворот заставы при въезде в крепость. А магазином в старину называлось помещение для хранения товаров.
Здесь, у стен Татищевой, Пугачев потерпел сокрушительное поражение от правительственных войск в марте 1773 года.
Затем на многие десятилетия никаких бурных событий в окрестностях крепости не происходило. Казаки несли свою сторожевую службу, ловили в сезон рыбу: сига, осетра, севрюгу, судака, сома и разную прочую, помельче, — вели сельское хозяйство. А на другой стороне Урала едва ли не до середины XIX века простиралась полузависимая от казаков, от России территория кочевых народов, обозначенная на карте начала века как «зимнее кочевье трех семиродских родов». Это были земли киргиз-кайсацких племен.
Пламенем пожаров озарился вновь этот край в начале XX века, в гражданскую войну. 1918 год, 1919-й... Ныне на страницах исторических книг, художественных произведений, в кинолентах мы находим увлекающие воображение картины тех героических лет противостояния революционных армий народа и белогвардейских, белоказачьих войск. Имя народного полководца Василия Ивановича Чапаева гремело в тех краях. Мы и сейчас можем услышать в исполнении ансамбля песни и пляски Советской Армии лихую песню — «Гулял по Уралу Чапаев-герой...»
Немало казаков станицы Татищево принимало участие в гражданской войне...
Но не эта история ударяет по сердцу, когда путешествуешь по пушкинскому маршруту из Москвы в Оренбург и Уральск и заезжаешь в Татищево. И не та, еще более отдаленная от нас,— из пугачевской эпохи. А другая, соприкасающаяся с нами живой памятью и живыми людьми и до сего дня обжигающая нас своим трагизмом и величием, когда мы встречаемся с ней неожиданно и вплотную, как это происходит в уральской станице.
Историю в ней помнят, гордятся ею. Энтузиасты местной школы — ученики и учителя — создали в школе музей. Замечательный музей. Он размещен в большой комнате. Там все есть: и предметы, и документы; оружие пугачевской эпохи, казачья одежда, домашняя утварь, старые газеты, книги, рисунки, фотографии... Музей оформлен со знанием тонкого и сложного музейного дела. Таким музеем могла бы гордиться не только станица, но и большой город. В этом музее все подлинное, все заставляет остановиться, всмотреться, задуматься, соотнести свою судьбу с судьбой людей, которые и двести, и сто, и пятьдесят лет назад брались за оружие, чтобы защитить независимость и честь Родины.
И вот один стенд... Может быть, самый главный. То есть, несомненно, самый главный, центральный. Завершающий славную ратную историю татищевцев. Заставляющий поставить эту историю, — историю одного из тысяч селений нашего отечества — рядом с историей всего государства, всего народа.
На этом стенде список тех, кто пал смертью храбрых на полях Великой Отечественной войны. Огромный список... Огромный для такого, по сути, небольшого в масштабах русской земли места, как станица.
Сто двадцать два человека.
Сто двадцать два своих сына отдала станица Татищево на алтарь Победы.
Когда смотришь на этот список, читаешь фамилии, до жути реально представляешь себе, как эта отдаленная от фронта станица превращалась в одну из крепостей, встававших несокрушимо на русской земле в ту страшную и героическую пору военных испытаний.
«Но нам нужна одна победа — мы за ценой не постоим...»
Станица Татищево. В годы Великой Отечественной войны она вновь обрела гордый статус военной крепости.
Она сражалась, она выставляла воинов на место погибших в бою.
Таких списков, какой помещен в музее станицы Татищево, немало на нашей земле. Но татиидевский имеет одну особенную черту. Читая этот список, вы видите, что фамилий в нем не сто двадцать две, а меньше.
Ряд фамилий повторяется и дважды, и четырежды, и большее число раз.
Я познакомлю тебя, читатель, с этими фамилиями. Назову число погибших в каждой из этих семей.
Пашковы — 14.
Прохоровы — 5.
Русиновы — 4.
Горбуновы — 4.
Готины — 5.
Дюгаевы — 11.
Сурначевы — 2.
Крипаковы — 5.
Казаки. Пехотинцы. Пулеметчики. Саперы. Связисты. Солдаты.
Солдаты Великой Отечественной.
Мужья, отцы, сыновья, братья... Целые семьи, роды. Какой обескровленной, обездоленной чувствовала себя эта станица, когда война завершилась победой! Как ощущали цену Победы те, кто оставался в станице, кто возвратился в нее...
Неподалеку от школы, в палисаднике, среди щедро разросшихся кустов сирени, стоит бюст Александра Сергеевича Пушкина. Прекрасный, очень живой и выразительный скульптурный портрет поэта, вырезанный из камня...
Многое видится в лице поэта, который смотрит на вас, на людей, проходящих по широкой станичной улице на современное Татищево, которое Нимало не похоже на то, которое когда-то открылось его взору в том, далеком, путешествии.
Бюст стоит здесь не случайно. Это и благодарная память татищевцев поэту, который увековечил их станицу в своих произведениях — в «Истории Пугачева» и «Капитанской дочке». Это и благодарная память татищевцам, подарок им, родной станице. Его сделал оренбургский скульптор, Петр Григорьевич Сурначев — один из славной семьи татищевцев, которые навечно занесены в список погибших в последней, великой, войне.