Я бездарно опоздал. Экспедиция Сухана Вейисова отправилась открывать неизвестную землю без меня. Четкий след широких протекторов ГАЗ-66 уходил по заповедным пескам за горизонт Каракумов, расплывающийся в жарком мареве.
Я сидел на ступеньках научного корпуса Репетекского песчано-пу-стынного заповедника и в сотый раз проклинал замок двери гостиничного номера в Чарджоу. Ключ проворачивался, но не открывался. У подъезда гостиницы меня ждала машина, чтобы ехать в Репетек. За закрытой дверью ждал уложенный рюкзак и кофр с фотоаппаратурой. На предельном градусе досады я ждал вызванного слесаря. Но экспедиция меня ждать не могла: летом в пустыню можно выезжать только ранним утром.
В приземистом белом доме с колоннами стояла непривычная для научного учреждения тишина — ни голосов, ни стрекота пишущих машинок. Рабочие кабинеты были пусты. В полуденные часы в Каракумах замирает все живое.
В гостиничном домике добродушный завхоз приготовил живительный зеленый чай. Тут же сообщил, что Вейисов, хранитель и хозяин здешних песков и барханов, обещал вернуться через три-четыре дня.
И все-таки в пустыню я отправляюсь на следующий день.
Ранним утром ботаник Галина Кандалова делает запись в специальном журнале: «Пять часов утра, выход в поле с корреспондентом. Два человека».
Наше возвращение тоже будет зафиксировано в журнале — такова техника безопасности работы в пустыне.
Минуя заросли черного саксаула, окружающие усадьбу заповедника, мы идем за несколько километров к барханным пескам.
В саксауловой роще легкий ветерок изредка шевелит свисающие ветви высоких многоствольных деревьев. Но шелеста листвы нет, потому что ее нет у саксаула. Пустынные растения отказались от листьев: тратить воду на испарение для них — недопустимая роскошь. Вода достается с громадным трудом. Тот же саксаул уходит корнями-насосами на глубину до двадцати метров в поисках грунтовых вод. Листья у него заменены сочными зелеными побегами, которые так любят верблюды из соседнего поселка, то и дело вторгающиеся на территорию заповедника.
— Песок всегда в наступлении, — рассказывает Кандалова, привычно прокладывая извилистый путь по холмистой равнине. — За год бархан может продвинуться на десятки метров. Пески заносят дороги и оазисы, возделанные поля и колодцы. Что может противостоять этой стихии?
Показывая на невысокие кустики выгоревшей травы, моя спутница продолжает:
— Это злак селин. Селины первыми вступают в единоборство с песками. Селин стелется широко, по каплям собирает влагу с верхних слоев песка. Ветер старается выдуть песок из-под корней и обнажить их, но хитроумный злак защищает свои корни от высыхания самим песком. Корни селина выделяют липкую слизь и склеивают песчинки, образуя на корнях непроницаемый чехол.
Рядом с селином держат оборону кусты кандыма и эремоспартона, называемого в просторечьи «коровьим хвостом». Весной это растение цветет мелкими розово-сиреневыми цветами, здесь стоит упоительный аромат.
Растения блокируют часть песка и образуют плацдарм сопротивления — прикустовый бугор. Бархан старается отвоевать закрепленный участок и засыпает непокорных, те в ответ стремительно разрастаются по поверхности нового слоя, наращивая свою массу на «втором этаже». Песок усиливает натиск и бархан, наступая, переваливает через линию обороны. Отдав все силы борьбе, отмирают селин и кандым, но эремоспартон, продолжая сопротивление, передвигается сам вслед за песком.
— Так, что ж, поражение?
— Нет. Своими телами — корнями и ветками — погибшие бойцы закрепили занятую на песке позицию. Стоит лишь бархану двинуться дальше, посчитав сражение выигранным, как вступают главные силы армии растений: белый саксаул, черкез, пустынная акация. Разрастаясь на задержанном бугре, они прочно оккупируют территорию. Постепенно поверхность пустыни становится, как мы говорим, бугристо-задерненной, хотя сплошного покрова растительности в Каракумах не бывает.
К сожалению, в этих сражениях человек сегодня не всегда выступает союзником сил созидающих. Любая форма освоения пустыни: пастбищное животноводство, добыча полезных ископаемых, орошаемое земледелие — все это при неумелом и небрежном ведении наносит большой, трудноустранимый ущерб. Вырубили подчистую кустарник на дрова, повредили трактором задернованный участок — и снова в наступление на жизнь идут грозные цепи сыпучих барханов.
Тем временем мы к ним уже подошли. Все реже встречаются невысокие песчаные акации, очень похожие на молодые березки ранней весной, все выше гребни песчаных валов, плавно изгибающих выпуклые бока. Уходят к горизонту их прихотливые поющие очертания.
По наветренной пологовыпуклой поверхности бархана идти довольно легко: слежавшийся песок хорошо держит ноги. Подветренная сторона круто уходит вниз. Песок осыпается из-под ног, засасывает, увлекает в пугающее скольжение многотонной сыпучей стихии. Под ветром ссыпаются с гребня песчаные струйки — песочные часы вечности, безостановочно отсчитывая время.
Моя спутница осталась позади, на своем участке, где каждое растение у нее пронумеровано, каждое она знает «лично».
Раскаленный песок, блеск, режущий глаза, огненное солнце над головой. От зноя солнечный диск начинает казаться черным.
В коридоре правления заповедника висит стенгазета. Ожидая биолога Владимира Каплина, читаю одну из заметок. «Когда в Репетек приезжают журналисты или кинематографисты, объявляется аврал: все сотрудники заповедника отправляются в заросли саксаула на поимку «крокодила пустыни» — варана для съемок».
Стенгазета подсказала мне первый вопрос.
— Когда приезжал Даррелл, ему тоже ловили варана? — спрашиваю Владимира Григорьевича.
Каплин удивленно смотрит, потом улыбается:
— А что прикажете делать? Конечно, ловили. У всех были руки искусаны. А сколько гоняли воробья!
— Какого воробья? Неужели воробьи есть в пустыне?
— Да. Но не простой, разумеется, воробей, а саксаульный. Вот весной тысяча девятьсот восемьдесят третьего года была адская жара. — Мы прошли в кабинет ученого. — Рекордная — плюс пятьдесят два градуса. Тогда очумелые птицы, и среди них наш саксаульный воробей, влетали в форточку и садились на пол, бессильно распластав крылья.
Предметом изучения доктора биологических наук Каплина является самый многочисленный (более тысячи видов) отряд обитателей Каракумов — насекомые.
По незнанию я представлял себе энтомолога человеком с тюлевым сачком, который старается на лету поймать бабочку. И хотя энтомологический сачок имеется в арсенале ученого, более важную роль в его работе играет калькулятор для подсчета количества особей изучаемого вида на обследуемой территории, их биомасса.
— Время систематики насекомых миновало, — рассказывает-биолог.— Основные виды беспозвоночных открыты и описаны. Здесь, в пустыне, для меня большой интерес представляет изучение комплексов насекомых, обитающих в почве, в растительных тканях или открыто живущих на •растениях.
По первым двум Каплин, работающий в Репетеке с 1971 года, когда он приехал в заповедник после окончания географического факультета МГУ, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Третья тема — на кончике пера.
— Какой новый вид вам удалось открыть?
— Сорок новых видов щетинохвосток и, в том числе, два новых рода. Вот возьмите лупу. Эти бескрылые создания интересны тем, что находятся у основания всего ствола насекомых.
Я тщетно пытаюсь разглядеть в лупу, но наконец вижу нечто чешуйчато-белесое насекомое.
— Как же такую кроху можно отыскать в пустыне?
— В далекие походы отправляться не обязательно. Хотя один из новых родов отыскан в пустыне Гоби, где я работал в составе советско-монгольской экспедиции. Представительница одного нового вида ще-тинохвосток сама приползла к моему столу здесь, в этой комнате, когда я однажды работал поздним вечером.
Сама-то сама, но стол Каплина — в центре Каракумов.
На четвертый день, поздно, послышался приближающийся рокот тяжелого автомобиля. Яркими сполохами осветив верхушки саксаулов, экспедиционная машина въехала на площадку у гаража заповедника. Из кабины неторопливо вылез осунувшийся Вейисов.
— Последние четыре километра в сыпунах Джеллакумов шли два часа в полной темноте, — сказал он устало.
Это значит, что ученый прокладывал пешком путь машине в лабиринте барханных цепей по мельчайшему, засасывающему колеса песку. Но кто лучше его, работающего в этой пустыне уже тридцать лет, сумел бы провести экспедицию ночью по столь трудной трассе...
Утром он рассказывал мне:
— «Джеллакумы» по-туркменски означает «сумасшедшие пески».
Сухан Вейисов — кандидат географических наук, директор Репетек-ского песчано-пустынного заповедника Института пустынь АН Туркменской ССР.
— Этот массив труднопроходимых барханных песков протяженностью в полсотни километров расположен к северо-западу от Репетека, — продолжает он. — Лет десять назад, просматривая снимки Каракумов, сделанные из космоса, я обратил внимание на непонятное пятно в середине этого массива. В последующие годы мы несколько раз пытались, проезжая по этому району, добраться до загадочного пятна, но раз за разом увязали в сыпунах «сумасшедших песков». С вертолета мне удалось приблизительно определить, в каком месте пятно ближе всего к краю песков Джеллакумов. И вот три дня назад мы наконец прорвались к этому «затерянному миру».
Мы нашли естественную заповедную зону площадью в тысячу гектаров, недоступную человеку с его стадами овец и верблюдами. Мы получили эталон естественного развития пустыни — я не видел ничего подобного за десятилетия своей работы.
Это бугристая равнина. Большая часть ее площади покрыта пустынным мхом. Кусты кандыма, белого саксаула, эфедры. Ближе к краям пятна, у подножья оголенных, песчаных гряд, заросли черного саксаула. На песке — следы джейранов, пустынной рыси — каракала. А ведь они, как и гепард, когда-то повсеместно обитавшие в Каракумах, занесены в Красную книгу.
На этом замкнутом реликтовом участке пустыни существует естественное природное равновесие, — заключает ученый. — Вы представляете, как важно теперь организовать охрану и комплексное изучение этого «затерянного мира»?
Для ученого Каракумы — любимейшее место на Земле. Кажется, все ему о пустыне известно. А нет, снова манит она его своими тайнами.